Дрогнуло что-то — и вновь заскрипело печально
то колесо, что пожизненно призван вращать я.
Маятник стонет и стонет набатом прощальным.
Стрелки часов все теснее сжимают объятья.
Мир, в беспокойных глазах отражаемый смутно,
новую связку сюрпризов готовит на завтра.
Самые страшные глюки приходят под утро.
Самые близкие люди уходят внезапно.
Помнят лишь ветер речной да закатное солнце,
как мы друг к другу рвались в тупиках инкарнаций.
В тысячный раз на распутье глухом мы сойдемся,
чтоб через миг по пространствам опять разбежаться.
И, обнаружив отсутствие сорванной крыши,
в тысячный раз окажусь перед запертой дверью.
Может, и выйдет мне соизволение свыше,
но дожидаться его я пока не намерен.
Я прорастаю травой на морщинистой тверди,
иглами света в продрогшую землю вонзаюсь...
В искорке жизни таится пожарище смерти.
Всё изменяется — значит, и я изменяюсь!
Больше не стану тебе толковать о свободе:
здесь и сейчас я соткался постольку, поскольку,
как ни верти, мон ами, но в итоге выходит,
каждое устье — начало дороги к истоку.
