Если искрой солнца на розовом лепестке
записать светотень рассвета и птичьи сплетни,
если сгинуть хрустальной каплей в твоей реке
и нестись с той рекою к устью по рощам летним,
если, вняв перекличке чаек, оставить твердь
и подставить парус дыханью штормов и штилей
и постичь однажды значение слова «смерть»
как основу жизни и как проявленье силы,
то приходит несложный вывод: пока твой свет
озаряет глухие тропки моих юдолей,
я живу, я дышу и верю, что смерти нет —
только жизнь, как строчка на белом поле.
Встанешь не с той ноги,
выйдут не те стихи.
Господи, помоги,
пуговку расстегни
ту, что под горло жмёт,
сколько сменил рубах,
сколько сменилось мод...
Мёд на моих губах.
Замысел лучший Твой,
дарвиновский подвид,
я, как смешок кривой,
чистой слезой подмыт.
Лабораторий явь:
щёлочи отними,
едких кислот добавь,
перемешай с людьми,
чтоб не трепал язык
всякого свысока,
сливки слизнув из их
дойного языка.
Чокнутый господин
выбрал лизать металл,
голову застудил,
губы не обметал.
Губы его в меду.
Что это за синдром?
Кто их имел в виду
в том шестьдесят седьмом?
Как бы ни протекла,
это моя болезнь —
прыгать до потолка
или на стену лезть.
Что ты мне скажешь, друг,
если не бредит Дант?
Если девятый круг
светит как вариант?
Город-герой Москва,
будем в восьмом кругу.
Я — за свои слова,
ты — за свою деньгу.
Логосу горячо
молится протеже:
я не готов ещё,
как говорил уже.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.