Оценка стихов -
субъективная штука!
Шкатулка лукавства бывает полна
дурным настроеньем, махровою скукой,
просыпанной на пол корзиною лука -
и клюв наточил критикан, чтоб затюкать
поэта несчастного.
Грянет война
с глагольной, набившей оскомину, рифмой,
все "мОи" и "твОи" забьются под стол,
штампованных образов жалкие хрипы,
размерные ляпы,
"сопливые" всхлипы -
компании этой теперь уж не выплыть!
От пяточных шпор до зубных альвеол
поэт пропесочен
и, взгретый хореем,
по ямбовым ямам спешит убежать,
покамест анапест на темной аллее
с тяжёлой руки знатока-дуралея
поэта по взмыленной "лаврами" шее
не взгреет!
...Беднягу мне всё-таки жаль -
ведь если бы критик, откушав ватрушек,
попив кофейку, на часок подобрел,
и вместо устроенной им заварушки
в масштабах жилой,
в два окна, комнатушки,
поправив очков черепаховых дужки,
поведал поэту всё то, что умел
когда-то он сам,
в свою бытность Поэтом,
а не критиканом с дубовой душой -
глядишь написали б поэму дуэтом,
венок бы сплели из изящных сонетов,
для песни сложили бы пару куплетов -
один так горяч,
а другой - искушён!
И рукоплескали бы полные залы,
в газетах пестрели бы их имена,
и вся бы страна о Талантах узнала,
и, что вероятно, не только одна.
***
...Освоит Поэт амфибрахий и дактиль,
Пегасу заменит подковы не раз,
но Критик не вымрет, что твой птеродактиль,
от пасквильных плясок впадая в экстаз!
А здесь жил Мельц. Душа, как говорят...
Все было с ним до армии в порядке.
Но, сняв противоатомный наряд,
он обнаружил, что потеют пятки.
Он тут же перевел себя в разряд
больных, неприкасаемых. И взгляд
его померк. Он вписывал в тетрадки
свои за препаратом препарат.
Тетрадки громоздились.
В темноте
он бешено метался по аптекам.
Лекарства находились, но не те.
Он льстил и переплачивал по чекам,
глотал и тут же слушал в животе.
Отчаивался. В этой суете
он был, казалось, прежним человеком.
И наконец он подошел к черте
последней, как мне думалось.
Но тут
плюгавая соседка по квартире,
по виду настоящий лилипут,
взяла его за главный атрибут,
еще реальный в сумеречном мире.
Он всунул свою голову в хомут,
и вот, не зная в собственном сортире
спокойствия, он подал в институт.
Нет, он не ожил. Кто-то за него
науку грыз. И не преобразился.
Он просто погрузился в естество
и выволок того, кто мне грозился
заняться плазмой, с криком «каково!?»
Но вскоре, в довершение всего,
он крепко и надолго заразился.
И кончилось минутное родство
с мальчишкой. Может, к лучшему.
Он вновь
болтается по клиникам без толка.
Когда сестра выкачивает кровь
из вены, он приходит ненадолго
в себя – того, что с пятками. И бровь
он морщит, словно колется иголка,
способный только вымолвить, что "волка
питают ноги", услыхав: «Любовь».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
