В летней кухне марево,
вкусно пахнет и очень жарко.
Засучив рукава,
Марья варит варенье -
из малины, смородины, даже из ревеня.
Сквозь открытые окна
видна полоса лесопарка.
Поднимается пенка над тазиком медным.
Бьётся муха
в экстазе от запахов чудных,
мухой бьётся
занудная Марьина песня,
звуки меди
пропитаны сладкой истомой полудня.
В летней кухне марево,
вкусно пахнет и тени хорошего.
Засучив рукава,
Марья варит варенье -
из рассветов, закатов и даже из темени.
Добавляет, не глядя,
звёздное крошево.
Поднимается небо над озером гладким.
Бьётся рыба,
попавшая в Марьины сети,
рыбой бьётся
занудная Марьина песня,
звуки озера
всхлипами тают в полуночи.
В летней кухне марево,
вкусно пахнет и время по кругу
заводною лошадкою.
Марья варит варенье,
сверяясь с тетрадкою -
из помарок, ошибок,
увядших букетов сирени,
старых писем,
забытых и сломанных кукол,
из квартирных ключей и вещей, навсегда потерянных.
И жужжащим жуком
из стеклянной, отмытой до блеска, банки
вылетает на волю мечта уходящего лета -
исчезает, как Марьина песня, в кромешной темени...
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
