Орест служил в роскошном ресторане,
а жил в лачуге жалкой за углом.
Монеты унося домой в кармане,
считал клиента каждого козлом
с нечистыми копытами-рогами...
Орест стремился к славе и почёту,
тарелки он стыдился подавать.
Кладя в карман холуйскую банкноту,
мечтал попасть в буржуйскую кровать
и помыкать оттуда бедняками.
Судите сами: гонору - вагон,
ума и знаний - хватит на тарелку!
Злорадно переводят черти стрелку...
И наш герой находит миллион
заморских денег. Только медяками.
Орест идёт в шикарный ресторан -
не в свой, а в тот, что рангом чуть покруче.
Прекрасных явств заказывает кучу,
кутит вовсю, плюёт сквозь зуб в фонтан,
и мажет фуа-гра на хлеб руками.
Сожравши всё, что повар приготовил
к банкету на пятнадцать вип-персон,
почувствовал Орест, что клонит в сон -
рыгнул, икнул, нахмурил грозно брови,
козлом проблеял: "Счёт подай, гарсон!"
Гарсон в улыбке губы раздвигает,
из циферок и букв несёт рулон,
Орест мешок с деньгами открывает,
и всё на стол... Ну что за моветон!
Гарсон стоит, молчит и не считает.
Дрожащею рукой за телефон -
машина полицейская на место
примчалась, будто курица с насеста,
ещё висел над залом денег звон.
Ореста - под арест! Выводят вон...
...Орест служил в роскошном ресторане,
теперь - в тюремной кухне. Миль пардон,
но не считай монет в чужом кармане!
А если вдруг нашёл ты миллион,
то убедись, что он - не из Зимбабве,
где булка хлеба стоит триллион!
________
На январь 2009 года инфляция в Зимбабве достигла 321 000 000 %, что является абсолютным мировым рекордом.
Была введена в обращение купюра достоинством 100 трлн зимбабвийских долларов.
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
