Это так нестерпимо – мы вышли из этих вод,
где пупы поплавками чернели, где – что мы были?
Синеглазые вирусы, будущие дебилы,
выходящие в тартар через постыдный вход,
головастики, головы в складках из мятых ртов,
пескари из бассейнов маточных, из речушек…
Мы доили мам, священных своих коров,
мы давили кровь из тёмных сосцов-жемчужин.
А отцы играли в теннис – летал, как мяч,
судьбоносных имён комочек лохматой пряжи.
И, целуя в темя, тени давали квач,
и плескался уксус в чёрных фамильных чашах.
Мы просили войн – не тех, чтоб как «а la guerre», -
Настоящих, – нагие пушки, в ходу секиры…
А война заходила там, где должна быть дверь,
когда мы на корточках крючились над сортиром.
Нарывала рвами, рястом гнила земля,
надвигался бог слепым атмосферным фронтом…
Мы бросались в воду – водою была смола.
Мы бежали к мамам – и в рамы вставляли фото…
Мы так глупо, незряче-зряшно из этих рек,
по чужим следам, от себя не оставив следа,
вылетали – прямо в солнечный оберег,
словно мухи, или, в худшем – в удар газетный.
Так давно, так слепо – уже и не вспомнишь, как, -
может, в тёплых ладонях Офелий, в корнях кувшинок,
может, в жёстких зажимах бабки-широкий-шкаф,
может, просто – из ничего в ничего пружиня, -
безнадёга: мы всё таки вышли. Зачем? Куда?
Что за белый свет меж алыми поплавками?
Мы уже не помним, какая на вкус вода,
мы зато умеем кровоточить песками.
Червоеды-рты, взаимный планктон, - чьего
роду-племени, - боже, какое же нам-то дело?
Просто тело выходит из алых страдальцев-вод,
чтобы литься водой в чужое родное тело.
И в нейтральных глубинах, в нейтральной для всех ашдва
ничего не спра-ши-вать.
Меня любила врач-нарколог,
Звала к отбою в кабинет.
И фельдшер, синий от наколок,
Во всем держал со мной совет.
Я был работником таланта
С простой гитарой на ремне.
Моя девятая палата
Души не чаяла во мне.
Хоть был я вовсе не политик,
Меня считали головой
И прогрессивный паралитик,
И параноик бытовой.
И самый дохлый кататоник
Вставал по слову моему,
Когда, присев на подоконник,
Я заводил про Колыму.
Мне странный свет оттуда льется:
Февральский снег на языке,
Провал московского колодца,
Халат, и двери на замке.
Студенты, дворники, крестьяне,
Ребята нашего двора
Приказывали: "Пой, Бояне!" –
И я старался на ура.
Мне сестры спирта наливали
И целовали без стыда.
Моих соседей обмывали
И увозили навсегда.
А звезды осени неблизкой
Летели с облачных подвод
Над той больницею люблинской,
Где я лечился целый год.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
