Сначала ушли глаза.
Наверное, в комнате
пыль закончилась, –
книги – ни одной нечитанной, надо же…
Зато пахнет тире-роризмом,
спотыканиями апострофов,
расставленными на кладбищах точками,
кирпичными душами – таким антиглянцевым вкладышем,
что уходят и пальцы –
трогать
эту замшелую кладку,
рисовать на ней пузырьки утопленников, современное дымное граффити…
Губы
отказываются обсасывать четыре леденца стен,
губам – слишком сладко,
лёгким – слишком широко в этой переполненной нессями заводи грамоты, -
уходят тоже…
Остаётся ухо,
раздетое до рубашки,
остаются ступни, пропускающие сквозь себя воду, чтобы стоять на ней,
остаётся
помадный засос на пластмассово-сонной чашке,
муляж квартиры, шрамированный колючим языком солнца,
ничейная кошка, играющая выпадающими из страниц солдатиками,
призрак телефона, разговаривающий со своими гудками неопределённо-звенящим голосом,
отражение девушки в каком-то смиренно-смирительном халатике,
собирающей руками осколки прошлого,
то есть,
пытающейся поймать заколкой
непослушные волосы,
- невыразительное лицо,
молельно-матерная речевая фигура,
теряющая последние формы – от этого
ей почему-то так легко, так радостно,
словно безнадёжно больному,
поглаживающему по холке комнатный, как домашняя температура,
не тронутый пылью градусник.
Неудачник. Поляк и истерик,
Он проводит бессонную ночь,
Долго бреется, пялится в телик
И насилует школьницу-дочь.
В ванной зеркало и отраженье:
Бледный, длинный, трясущийся, взяв
Дамский бабкин на вооруженье,
Собирается делать пиф-паф.
И - осечка случается в ванной.
А какое-то время спустя,
На артистку в Москву эта Анна
Приезжает учиться, дитя.
Сердцеед желторотый, сжимаю
В кулаке огнестрельный сюрприз.
Это символ? Я так понимаю?
Пять? Зарядов? Вы льстите мне, мисс!
А потом появляется Валя,
Через месяц, как Оля ушла.
А с течением времени Галя,
Обронив десять шпилек, пришла.
Расплевался с единственной Людой
И в кромешный шагнул коридор,
Громыхая пустою посудой.
И ушел, и иду до сих пор.
Много нервов и лунного света,
Вздора юного. Тошно мне, бес.
Любо-дорого в зрелые лета
Злиться, пить, не любить поэтесс.
Подбивает иной Мефистофель,
Озираясь на жизненный путь,
С табурета наглядный картофель
По-чапаевски властно смахнуть.
Где? Когда? Из каких подворотен?
На каком перекрестке любви
Сильным ветром задул страх Господен?
Вон она, твоя шляпа, лови!
У кого это самое больше,
Как бишь там, опереточный пан?
Ангел, Аня, исчадие Польши,
Веселит меня твой талисман.
Я родился в год смерти Лолиты,
И написано мне на роду
Раз в году воскрешать деловито
Наши шалости в адском саду.
"Тусклый огнь", шерстяные рейтузы,
Вечный страх, что без стука войдут...
Так и есть - заявляется Муза,
Эта старая блядь тут как тут.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
