Поезд стучит, меняя восток на запад.
Рельсы от старых колёс чуть скрипят картаво.
Я оставляю, Гретта, кому-то заводь,
Заповедь – Гретту беречь... Я лежу в гестапо –
Жмурюсь от слабого света, чьего-то храпа.
Хочется встать и немного размять суставы...
Станция. Я пишу той, кого – оставил...
Гретта, ты знаешь, воздух пропах вещизмом.
Я – не лекарство – по графику – и подкожно.
Ты же сама посеяла, там, при жизни,
Жёлтые зёрна тяги к сепаратизму...
Далее – каждый вызов в ночи был ложным
И раздражающим ( полисы и франшизы.. –
Не страховались мы зря, - слишком суматошно,
Слишком на скорую руку тогда художник
Запечатлел нас....)
А ты не любила фото,
Верила в старое. Я выбирал науку.
Ночью будил, и твердил о сетях, частотах,
Следственных связях, наследственности в природе...
Ты среди ночи вставала, хватала сумку
И убегала. Наверное, к сэру Куку.
Днём возвращалась, скучала, сажала лук и
Кисла, как бледная леди седого лорда –
Мужественно. Без звука.
Я и оставил – сто тысяч тринадцать вёсен
Где-то назад. И теперь в поездах всё маюсь.
Раз в три столетья презент присылает крёстный –
Что-то тебе. И сегодня я возвращаю
Разом долги и подарки. Сейчас ноль восемь.
Поезд трясётся, соседи храпят – прогресс ведь...
Я вот пишу по старинке пером случайным...
Это посланье уже ни черта не весит.
Будет тебе подставка. Под новый чайник.
II
Письмо монаху
Здравствуй, монах, здравствуй, монах, здравствуй!
Я никогда не молилась – по ложке чайной
Не принимала причастие, как лекарство.
В тридцать девятое или Господне царство
Поздно – они мне исчезли рекой Почайной.
Здравстуй, монах мой, танцуй, мой монах! – посланье
Гретты – вот Гретта не Фаусту, а монаху...
Гретте уже не пристало - в чужие сани,
Гретта теперь к святому листом пристанет –
Надо ведь хоть кого-то завлечь на плаху?
Фауст шатается в поезде, носит джинсы,
Фауст страдает в плацкарте от пива с воблой.
Мог бы стать принцем, но нынче не в моде принцы,
Да и, наверное, это какой-то принцип –
Псевдострадание, обыкновенный облик,
Письма с локомотивом на синей марке...
Слушай, монах, мой монах, я лежу на пляже,
Яркое солнце не любит платки и рясы...
Мы, если встретимся, джигу какую спляшем?
Я вышиваю подушки. И пух лебяжий
Я собираю залогом на гибель твою на жарком
Пламени. Въедем туда, милый, первым классом –
Мы всем чертям покааажем!
Милый монах, добрый монах, милый!
Я же себя в воде, как дитё, топила,
Я и других бы топила, тащила б ниже,
Письма – любым! Не любимым! – волною слижет...
И я царапаю – ногти все обломались
(жёсткая галька) – где же ты, Фауст? Фауст!
Хоть бы тебе вечность была – не сахар.
Чайника нет. Мстить бы тебе – с размахом!
С чёртом не вышло. Значит, пойду к монаху...
III
Письмо к Марии
Мария... В вечный раз благословенно
Твоё неприкасаемое имя,
Которого не тронут грязь и скверна.
Мария – мир...
Мария – чистый демон.
Глаза Марии – море, в море – буквы.
Глаза Марии – волны, в волнах – вера
И маленькая толика мазута,
Которым поливают в новой эре
Саму любовь – не женскую, не даже
Любовь к себе, к земле, к словам, к пророкам...
Мария, ты прости, что я читаю
Синеющую марку, подпись – «Гретта»,
А там – ни буквы...
Только отчего-то
Всё чудятся какие-то дороги,
Остывший чайник, шаль на спинке стула,
И даже платье (Господи, прости мне),
А сверху – ряса...
Отблески костра мне
Грозят, как мой наставник – строго пальцем.
А вроде ничего и не случилось –
За все свои не помню сколько годы
Я был почти святым,
Не ведал светских
Бесед, соблазнов и литературой
Не увлекался (окромя духовной).
И только иногда мне снилось чудо –
Девчушка на коленях средь пустыни
И яркий белый свет.
И так хотелось эту
Девчонку обогреть. Но было рано.
И вот сейчас она совсем не снится,
И мне не спится, и в уютной келье
Всё бряцает незримое железо...
Скажи, Мария, что это?
Зачем?
IV
Письмо Марии
Ваши письма на тёмных обрывках незнамо чего
Доползают ко мне, как бродяжки со сломанной лапой.
Вы мычите, что вам надоел.. неразборчиво.. что-то-там кво,
И плюёте послания, и, избавляясь от кляпа,
Вы кричите, как доктору – трудный (с чахоткой) больной,
Как убитый – убийце, как утро – растрелянной ночи,
Что ничто не прекрасно под тёмной облезлой луной,
Что судьба кукабуррой над вами зачем-то хохочет...
Я читаю. Мне кажется, кто-то сфальшивил слегка,
Где-то смылось волной, где-то вымер язык, где-то пусто...
Через тысячи лет вам любимый не станет икать,
Через вечность уже не представишь ни мести, ни чувства.
Но вы пишите... И – ради этого – падать с икон... –
Чтобы в клетку грудную вам меньше муки и асбеста, -
Я пройду, как когда-то. Разбейте письмо, как стекло.
Я по крошке дойду в никуда – в резиденцию беса...
V
P.S.
... А дьявол безграмотен, дьявол кроток,
ему бы Марию, а мир – потом.
И он теребит всех грешивших красоток,
Тягает за косы промокших сироток,
Копается в сводках и пьёт Шато.
Ему бы Марию - такая пакость!
Случается бесу, что бес – в ребро...
А мир ему – выкуси, вот-те, на-кось,
Чего захотел-то, в котлах вон – закусь,
И в жёлтых домишках и кровь, и бром.
А дьявол упорен, и люди пишут,
Да только – загвоздка! – из ада – в ад...
Марии, конечно же, эхо слышно,
Но тёмные письма не ходят выше –
из адского марта в такой же мартябрь.
И дьявол кручинится, ест печенье,
Гоняет скелеты, поэтов бьёт...
Мария печалится. На леченьях.
Мария не может помочь. Священник
Приносит нектар ей и вереск-мёд.
...
а кто-то всё пишет... Монаху – Гретта,
Марии – монах и тэ дэ тэ пэ.
И, может, хоть чьим-то - Мария согрета,
И светлое стёклышко, как пайетка,
Блестит на холёной её стопе...
Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон;
Но, впрочем, не забыто ни единой
Регалии; отлично выбрит он;
Темляк на шпаге; всё по циркуляру —
Лишь панталон забыл надеть он пару.
2
И надо же случиться на беду,
Что он тогда лишь свой заметил иромах,
Как уж вошел. «Ну, — думает, — уйду!»
Не тут-то было! Уж давно в хоромах.
Народу тьма; стоит он на виду,
В почетном месте; множество знакомых
Его увидеть могут на пути —
«Нет, — он решил, — нет, мне нельзя уйти!
3
А вот я лучше что-нибудь придвину
И скрою тем досадный мой изъян;
Пусть верхнюю лишь видят половину,
За нижнюю ж ответит мне Иван!»
И вот бочком прокрался он к камину
И спрятался по пояс за экран.
«Эх, — думает, — недурно ведь, канальство!
Теперь пусть входит высшее начальство!»
4
Меж тем тесней всё становился круг
Особ чиновных, чающих карьеры;
Невнятный в аале раздавался звук;
И все принять свои старались меры,
Чтоб сразу быть замеченными. Вдруг
В себя втянули животы курьеры,
И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, пробежал.
5
Вошел министр. Он видный был мужчина,
Изящных форм, с приветливым лицом,
Одет в визитку: своего, мол, чина
Не ставлю я пред публикой ребром.
Внушается гражданством дисциплина,
А не мундиром, шитым серебром,
Всё зло у нас от глупых форм избытка,
Я ж века сын — так вот на мне визитка!
6
Не ускользнул сей либеральный взгляд
И в самом сне от зоркости Попова.
Хватается, кто тонет, говорят,
За паутинку и за куст терновый.
«А что, — подумал он, — коль мой наряд
Понравится? Ведь есть же, право слово,
Свободное, простое что-то в нем!
Кто знает! Что ж! Быть может! Подождем!»
7
Министр меж тем стан изгибал приятно:
«Всех, господа, всех вас благодарю!
Прошу и впредь служить так аккуратно
Отечеству, престолу, алтарю!
Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?
Я в переносном смысле говорю:
Мой идеал полнейшая свобода —
Мне цель народ — и я слуга народа!
8
Прошло у нас то время, господа, —
Могу сказать; печальное то время, —
Когда наградой пота и труда
Был произвол. Его мы свергли бремя.
Народ воскрес — но не вполне — да, да!
Ему вступить должны помочь мы в стремя,
В известном смысле сгладить все следы
И, так сказать, вручить ему бразды.
9
Искать себе не будем идеала,
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье!
10
Нет, господа! России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, коль смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам; и, став на свой гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?»
11
Раадался в зале шепот одобренья,
Министр поклоном легким отвечал,
И тут же, с видом, полным снисхожденья,
Он обходить обширный начал зал:
«Как вам? Что вы? Здорова ли Евгенья
Семеновна? Давно не заезжал
Я к вам, любезный Сидор Тимофеич!
Ах, здравствуйте, Ельпидифор Сергеич!»
12
Стоял в углу, плюгав и одинок,
Какой-то там коллежский регистратор.
Он и к тому, и тем не пренебрег:
Взял под руку его: «Ах, Антипатор
Васильевич! Что, как ваш кобелек?
Здоров ли он? Вы ездите в театор?
Что вы сказали? Всё болит живот?
Aх, как мне жаль! Но ничего, пройдет!»
13
Переходя налево и направо,
Свои министр так перлы расточал;
Иному он подмигивал лукаво,
На консоме другого приглашал
И ласково смотрел и величаво.
Вдруг на Попова взор его упал,
Который, скрыт экраном лишь по пояс,
Исхода ждал, немного беспокоясь.
14
«Ба! Что я вижу! Тит Евсеич здесь!
Так, так и есть! Его мы точность знаем!
Но отчего ж он виден мне не весь?
И заслонен каким-то попугаем?
Престранная выходит это смесь!
Я любопытством очень подстрекаем
Увидеть ваши ноги... Да, да, да!
Я вас прошу, пожалуйте сюда!»
15
Колеблясь меж надежды и сомненья:
Как на его посмотрят туалет, —
Попов наружу вылез. В изумленье
Министр приставил к глазу свой дорнет.
«Что это? Правда или наважденье?
Никак, на вас штанов, любезный, нет?» —
И на чертах изящно-благородных
Гнев выразил ревнитель прав народных.
16
«Что это значит? Где вы рождены?
В Шотландии? Как вам пришла охота
Там, за экраном снять с себя штаны?
Вы начитались, верно, Вальтер Скотта?
Иль классицизмом вы заражены?
И римского хотите патриота
Изобразить? Иль, боже упаси,
Собой бюджет представить на Руси?»
17
И был министр еще во гневе краше,
Чем в милости. Чреватый от громов
Взор заблестел. Он продолжал: «Вы наше
Доверье обманули. Много слов
Я тратить не люблю». — «Ва-ва-ва-ваше
Превосходительство! — шептал Попов. —
Я не сымал... Свидетели курьеры,
Я прямо так приехал из квартеры!»
18
«Вы, милостивый, смели, государь,
Приехать так? Ко мне? На поздравленье?
В день ангела? Безнравственная тварь!
Теперь твое я вижу направленье!
Вон с глаз моих! Иль нету — секретарь!
Пишите к прокурору отношенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
19
Но, строгому благодаря надзору
Такого-то министра — имярек —
Отечество спаслось от заговору
И нравственность не сгинула навек.
Под стражей ныне шлется к прокурору
Для следствия сей вредный человек,
Дерзнувший снять публично панталоны.
Да поразят преступника законы!
20
Иль нет, постойте! Коль отдать под суд,
По делу выйти может послабленье,
Присяжные-бесштанники спасут
И оправдают корень возмущенья;
Здесь слишком громко нравы вопиют —
Пишите прямо в Третье отделенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
21
Он поступил законам так противно,
На общество так явно поднял меч,
Что пользу можно б административно
Из неглиже из самого извлечь.
Я жертвую агентам по две гривны,
Чтобы его — но скрашиваю речь, —
Чтоб мысли там внушить ему иные.
Затем ура! Да здравствует Россия!»
22
Министр кивнул мизинцем. Сторожа
Внезапно взяли под руки Попова.
Стыдливостью его не дорожа,
Они его от Невского, Садовой,
Средь смеха, крика, чуть не мятежа,
К Цепному мосту привели, где новый
Стоит, на вид весьма красивый, дом,
Своим известный праведным судом.
23
Чиновник по особым порученьям,
Который их до места проводил,
С заботливым Попова попеченьем
Сдал на руки дежурному. То был
Во фраке муж, с лицом, пылавшим рвеньем,
Со львиной физьономией, носил
Мальтийский крест и множество медалей,
И в душу взор его влезал всё далей.
24
В каком полку он некогда служил,
В каких боях отличен был как воин,
За что свой крест мальтийский получил
И где своих медалей удостоен —
Неведомо. Ехидно попросил
Попова он, чтобы тот был спокоен,
С улыбкой указал ему на стул
И в комнату соседнюю скользнул.
25
Один оставшись в небольшой гостиной,
Попов стал думать о своей судьбе:
«А казус вышел, кажется, причинный!
Кто б это мог вообразить себе?
Попался я в огонь, как сноп овинный!
Ведь искони того еще не бе,
Чтобы меня кто в этом виде встретил,
И как швейцар проклятый не заметил!»
26
Но дверь отверзлась, и явился в ней
С лицом почтенным, грустию покрытым,
Лазоревый полковник. Из очей
Катились слезы по его ланитам.
Обильно их струящийся ручей
Он утирал платком, узором шитым,
И про себя шептал: «Так! Это он!
Таким он был едва лишь из пелён!
27
О юноша! — он продолжал, вздыхая
(Попову было с лишком сорок лет), —
Моя душа для вашей не чужая!
Я в те года, когда мы ездим в свет,
Знал вашу мать. Она была святая!
Таких, увы! теперь уж боле нет!
Когда б она досель была к вам близко,
Вы б не упали нравственно так низко!
28
Но, юный друг, для набожных сердец
К отверженным не может быть презренья,
И я хочу вам быть второй отец,
Хочу вам дать для жизни наставленье.
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
Откройтесь мне, равно как на духу:
Что привело вас к этому греху?
29
Конечно, вы пришли к нему не сами,
Характер ваш невинен, чист и прям!
Я помню, как дитёй за мотыльками
Порхали вы средь кашки по лугам!
Нет, юный друг, вы ложными друзьями
Завлечены! Откройте же их нам!
Кто вольнодумцы? Всех их назовите
И собственную участь облегчите!
30
Что слышу я? Ни слова? Иль пустить
Уже успело корни в вас упорство?
Тогда должны мы будем приступить
Ко строгости, увы! и непокорство,
Сколь нам ни больно, в вас искоренить!
О юноша! Как сердце ваше черство!
В последний раз: хотите ли всю рать
Завлекших вас сообщников назвать?»
31
К нему Попов достойно и наивно:
«Я, господин полковник, я бы вам
Их рад назвать, но мне, ей-богу, дивно...
Возможно ли сообщничество там,
Где преступленье чисто негативно?
Ведь панталон-то не надел я сам!
И чем бы там меня вы ни пугали —
Другие мне, клянусь, не помогали!»
32
«Не мудрствуйте, надменный санкюлот!
Свою вину не умножайте ложью!
Сообщников и гнусный ваш комплот
Повергните к отечества подножью!
Когда б вы знали, что теперь вас ждет,
Вас проняло бы ужасом и дрожью!
Но дружбу вы чтоб ведали мою,
Одуматься я время вам даю!
33
Здесь, на столе, смотрите, вам готово
Достаточно бумаги и чернил:
Пишите же — не то, даю вам слово:
Чрез полчаса вас изо всех мы сил...«»
Тут ужас вдруг такой объял Попова,
Что страшную он подлость совершил:
Пошел строчить (как люди в страхе гадки!)
Имен невинных многие десятки!
34
Явились тут на нескольких листах:
Какой-то Шмидт, два брата Шулаковы,
Зерцалов, Палкин, Савич, Розенбах,
Потанчиков, Гудям-Бодай-Корова,
Делаверганж, Шульгин, Страженко, Драх,
Грай-Жеребец, Бабиов, Ильин, Багровый,
Мадам Гриневич, Глазов, Рыбин, Штих,
Бурдюк-Лишай — и множество других.
35
Попов строчил сплеча и без оглядки,
Попались в список лучшие друзья;
Я повторю: как люди в страхе гадки —
Начнут как бог, а кончат как свинья!
Строчил Попов, строчил во все лопатки,
Такая вышла вскоре ектенья,
Что, прочитав, и сам он ужаснулся,
Вскричал: «Фуй! Фуй!» задрыгал —
и проснулся.
36
Небесный свод сиял так юн я нов,
Весенний день глядел в окно так весел,
Висела пара форменных штанов
С мундиром купно через спинку кресел;
И в радости уверился Попов,
Что их Иван там с вечера повесил, —
Одним скачком покинул он кровать
И начал их в восторге надевать.
37
«То был лишь сон! О, счастие! О, радость!
Моя душа, как этот день, ясна!
Не сделал я Бодай-Корове гадость!
Не выдал я агентам Ильина!
Не наклепал на Савича! О, сладость!
Мадам Гриневич мной не предана!
Страженко цел, и братья Шулаковы
Постыдно мной не ввержены в оковы!»
38
Но ты, никак, читатель, восстаешь
На мой рассказ? Твое я слышу мненье:
Сей анекдот, пожалуй, и хорош,
Но в нем сквозит дурное направленье.
Всё выдумки, нет правды ни на грош!
Слыхал ли кто такое обвиненье,
Что, мол, такой-то — встречен без штанов,
Так уж и власти свергнуть он готов?
39
И где такие виданы министры?
Кто так из них толпе кадить бы мог?
Я допущу: успехи наши быстры,
Но где ж у нас министер-демагог?
Пусть проберут все списки и регистры,
Я пять рублей бумажных дам в залог;
Быть может, их во Франции немало,
Но на Руси их нет — и не бывало!
40
И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов отправлен в наказанье?
Что за допрос? Каким его судом
Стращают там? Где есть такое зданье?
Что за полковник выскочил? Во всем,
Во всем заметно полное незнанье
Своей страны обычаев и лиц,
Встречаемое только у девиц.
41
А наконец, и самое вступленье:
Ну есть ли смысл, я спрашиваю, в том,
Чтоб в день такой, когда на поздравленье
К министру все съезжаются гуртом,
С Поповым вдруг случилось помраченье
И он таким оделся бы шутом?
Забыться может галстук, орден, пряжка —
Но пара брюк — нет, это уж натяжка!
42
И мог ли он так ехать? Мог ли в зал
Войти, одет как древние герои?
И где резон, чтоб за экран он стал,
Никем не зрим? Возможно ли такое?
Ах, батюшка-читатель, что пристал?!
Я не Попов! Оставь меня в покое!
Резон ли в этом или не резон —
Я за чужой не отвечаю сон!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.