Мои надежды превратятся в города-
На дальнем подступе к высоткам я увижу,
Как пала самая последняя звезда
В тот миг, о счастье умоляла я когда,
На горизонт среди огней, горящих ниже,
В бетонной топи каменеющих болот,
Что напитались миллионами желаний.
В глубины грозные ведёт огонь не тот,
И не спасёт от лживой искорки ни флот,
Ни чайки крик - такой отчаянный и ранний.
С толпой заблудшею плутала я в метро.
Как Уроборос, сам себя жрал эскалатор,
Грозя мне вечным ожиданием: Бистро -
"Московский чай", не согревающий нутро,
И до зрачка размеров сжавшийся экватор.
И до размеров круга ада - верно, гад?
Не столь велик, но мне придётся, чую, впору.
Кто отражается в глазах моих - не рад,
Отводит в сторону ломающийся взгляд,
И не желает дать начало разговору.
Всей страшной истины - молчи иль не молчи -
Не скроет космос: миллиарды мёртвых точек
Нам посылают до сих пор свои лучи,
Как угли страсти, что уже не горячи,
Но вечным отблеском тревожат одиночек.
Меня -увы- переживает даже смерть.
И пустота былой любви сочится светом,
Ночами лезет под ресницы круговерть,
Сияя нежно, проникает в тела твердь,
Забытым голосом зовёт к другим планетам.
Но я останусь посмотреть, как тает год
И распускаются зонтов бутоны ярко
Под лёгкой поступью святых небесных вод,
И поднимает лица сонные народ,
Чтоб угоститься дармовой осенней чаркой.
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль —
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут —
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно…
Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак — старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.