Ну вот, отгремело короткое лето,
сгорело, как хворост, а может, тетрадка.
А в осень впускают по новым билетам,
по новым условиям миропорядка.
Качаются чёрные-чёрные выси,
а ты кафкианским идёшь коридором,
вот эти вот самые выси приблизив,
о чём - непонятно ещё, разговором.
И входишь в осенние ты кабинеты -
без разницы - дома, в трамвае, в лесу.
А мимо в корзинах, мешках и пакетах
огромные яблоки люди несут.
Из рая с пустыми руками - негоже.
Плод знанья идёт за копейки почти.
На яблочной мякоти, яблочной коже
печальную чёрную галку прочти.
Последняя бабочка крыльями машет
и сутью какой-то кружится она.
Закончилось лето, ты слышишь, Наташа.
И начался сон пробужденья от сна.
Александру В-му
Уходи. Уходя, обернись,
чтоб в глазах приоткрытых прочесть
ту, куда ты направился, высь
и о выси невнятную весть.
Это всё, что дано. Да и но -
сочетает дано. Что ж, ступай!
Там, наверно, покажут кино,
киностудией сделанный рай.
Сердца
Н.
Чем-то пахло от наших сердец.
Чем-то пахло. А чем, да пойму ли.
Вроде, так выдыхает чабрец
в раскалённом, как паперть, июле.
Я люблю тебя проще (прости),
чем чабрец - холодок на рассвете.
Нам бы только сейчас набрести
на июльский тимьяновый ветер.
Твоя лиловая Одесса
Н.
Твоя лиловая Одесса,
мой серолицый город Т.,
они одну играют пьесу
на недоступной высоте.
То плачет облако, то ниже
возьмёт на тон. И сквозь очки
глядят глазами цвета жижи
архангелы и старички.
Берут в киоске по цветочку
и дарят людям по цветку.
И запятую, а не точку
пропащим и влюблённым ткут.
Изгнанные
Н.
Ты ведь любишь меня? Потому, что тебя я люблю,
чуть колышется вечер и дышит истомой осенней.
Змий, что продал, то продал. Недорого. Не по рублю.
Вот и выставил прочь нас Хозяин заоблачной сени.
И теперь мы идём по кварталу. Лежит тротуар
под ногами у нас. И едва угадаешь по блеску
отразившихся в мокром, осеннем, зажёгшихся фар -
это Он на секунду слегка приоткрыл занавеску.
Вплавь
Отцу
Ты вплавь отправился туда,
куда мы поплывём
и там обступит нас вода
арктическим огнём
и в том пути вольёт нам в грудь
печальные слова
"Забудь, забудь, про всё забудь.
Здесь только я права".
Содом
Прекрасно наступает осень,
целую я её предплечья.
И всё рифмуется с "не спросит".
И всё рифмуется с "излечит".
Сижу, гляжу в окошко дома.
Прекрасно льют воды потоки
на крыши старого Содома,
а значит, боги не жестоки.
Как будто 1981
Н.
Август, август мокрых глаз,
и ресницы мокры тоже.
Помнишь, были бочки - "Квас",
помнишь холодок на коже
оттого, что нам пора
снова гладить галстук алый.
И последняя жара.
И её уже не стало.
Рощицей
Н.
Ты ничего не смыслишь в ЭТОМ,
я ничего не смыслю в ТОМ.
Мы чёрный воздух чёрных веток
хватаем ртами на потом.
Чтоб там - за краем, самым краем,
куда уходим - не за так,
а черной рощицей и граем
был куплен светлый полумрак.
Дорогая передача! Во субботу чуть не плача,
Вся Канатчикова Дача к телевизору рвалась.
Вместо, чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться,
Вся безумная больница у экрана собралась.
Говорил, ломая руки, краснобай и баламут
Про бессилие науки перед тайною Бермуд.
Все мозги разбил на части, все извилины заплел,
И канатчиковы власти колят нам второй укол.
Уважаемый редактор! Может лучше про реактор,
Про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же, год подряд
То тарелками пугают, дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают, то руины говорят.
Мы кое в чем поднаторели — мы тарелки бьем весь год,
Мы на них уже собаку съели, если повар нам не врет.
А медикаментов груды — мы в унитаз, кто не дурак,
Вот это жизнь! И вдруг Бермуды. Вот те раз, нельзя же так!
Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало.
Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни,
И не испортят нам обедни злые происки врагов!
Это их худые черти бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль в восемнадцатом году.
Мы про взрывы, про пожары сочиняли ноту ТАСС,
Тут примчались санитары и зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек,
Бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше:
«Развяжите полотенцы, иноверы, изуверцы,
Нам бермуторно на сердце и бермутно на душе!»
Сорок душ посменно воют, раскалились добела.
Вот как сильно беспокоят треугольные дела!
Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит, за спиною штепсель прячет.
Подал знак кому-то, значит, фельдшер, вырви провода.
И нам осталось уколоться и упасть на дно колодца,
И там пропасть на дне колодца, как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети, навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти кандидаты в доктора?»
Мы ответим нашим чадам правду, им не все равно:
Удивительное рядом, но оно запрещено!
А вон дантист-надомник Рудик,у него приемник «Грюндиг»,
Он его ночами крутит, ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам и подвинулся рассудком,
А к нам попал в волненьи жутком,
С растревоженным желудком и с номерочком на ноге.
Он прибежал, взволнован крайне, и сообщеньем нас потряс,
Будто наш научный лайнер в треугольнике погряз.
Сгинул, топливо истратив, весь распался на куски,
Но двух безумных наших братьев подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме.
Их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли.
И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник — незакрытый пуп Земли.
«Что там было, как ты спасся?» — Каждый лез и приставал.
Но механик только трясся и чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж.
Он над нами издевался. Ну сумасшедший, что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик, матерщинник и крамольник,
Говорит: «Надо выпить треугольник. На троих его, даешь!»
Разошелся, так и сыплет: «Треугольник будет выпит.
Будь он параллелепипед, будь он круг, едрена вошь!»
Пусть безумная идея, не решайте сгоряча!
Отвечайте нам скорее через доку-главврача.
С уваженьем. Дата, подпись... Отвечайте нам, а то,
Если вы не отзоветесь мы напишем в «Спортлото».
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
