Январь уступает дорогу идущим за ним,
И ряженым чучелом злится крещенский мороз.
Мой город как будто становится снова чужим,
Он в землю домами чуть сонными накрепко врос.
Прозрачная ночь не укроет меня от него,
Не спрячет в сплетении улиц, под каменный свод.
Мой город не знает друзей и не помнит врагов,
Не ждёт никого, и ничей не заметит уход.
И узкие улицы вновь зашнуруют ветра,
Холодной ладонью к моей прикоснутся щеке.
Мне с ними легко, и опять не заснуть до утра,
А значит, нам вместе, наверно, гулять налегке.
Мы вместе на время забудем оставивших нас,
Придумаем новые сказки о зле и добре,
И будем следить, чтобы свет фонаря не погас,
Горящего в чьём-то уютном и старом дворе.
Мой город застыл отражением в ликах витрин.
И с привкусом снега январская долгая ночь,
Мы с городом снова как прежде - один на один.
Я знаю, мы сможем друг другу сегодня помочь.
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота! —
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
