День наползает, бледно, с трудом, судорожно.
Я и не знаю, что от него нужно мне.
Вот у меня есть знакомый - тому подавай оружие,
судей продажных вешать, памятники не тем рушить,
стену построить, чтобы его не трогали
орки.
Я принадлежу к оркам.
Другой приятель упоительным голосом
изрекает - постигай мозг космоса,
не дави из себя политику,
мир спасёт любовь, а не митинги.
Лучезарный нравственный омбдусмен.
Уходя, примирительно бросит - Хотя...
каждому свой дзен.
У кого свой, а у кого краденый,
кому ясный дзен, кому смутная стадия.
Есть подруга - пьёт только "Крымское",
предъявляет - ты же была такой коммунисткой,
как же можешь теперь предавать интересы страны?
Нет, мы быть может немного пьяны,
но исключительно ради истины -
я всегда была очарована похуистами,
оставаясь себе на уме,
в рамках простеньких буриме,
ни к кому не имея претензий.
Всё лучшее во мне бесполезно.
Но вдруг разболелось
и мне почему-то и тошно, и больно, и горько глотать эту мерзость.
И день отступает.
День отступает вымазанный, сконфуженный.
Слушай, постой, а что тебе было нужно-то?
Замер, ощерился, выскользнул юрким сумраком,
звёзды раскинулись тлеющими окурками,
дикими, убеждёнными, что не затушены,
для чего-нибудь светлого, для когда-нибудь нужного.
Здесь жил Швейгольц, зарезавший свою
любовницу – из чистой показухи.
Он произнес: «Теперь она в Раю».
Тогда о нем курсировали слухи,
что сам он находился на краю
безумия. Вранье! Я восстаю.
Он был позер и даже для старухи -
мамаши – я был вхож в его семью -
не делал исключения.
Она
скитается теперь по адвокатам,
в худом пальто, в платке из полотна.
А те за дверью проклинают матом
ее акцент и что она бедна.
Несчастная, она его одна
на свете не считает виноватым.
Она бредет к троллейбусу. Со дна
сознания всплывает мальчик, ласки
стыдившийся, любивший молоко,
болевший, перечитывавший сказки...
И все, помимо этого, мелко!
Сойти б сейчас... Но ехать далеко.
Троллейбус полн. Смеющиеся маски.
Грузин кричит над ухом «Сулико».
И только смерть одна ее спасет
от горя, нищеты и остального.
Настанет май, май тыща девятьсот
сего от Р. Х., шестьдесят седьмого.
Фигура в белом «рак» произнесет.
Она ее за ангела, с высот
сошедшего, сочтет или земного.
И отлетит от пересохших сот
пчела, ее столь жалившая.
Дни
пойдут, как бы не ведая о раке.
Взирая на больничные огни,
мы как-то и не думаем о мраке.
Естественная смерть ее сродни
окажется насильственной: они -
дни – движутся. И сын ее в бараке
считает их, Господь его храни.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
