Так и шли. Мы где-то так и шли,
скалолазы в маске зубоскалов, –
по барханам выдержанной лжи,
по следам шерхановых фекалий…
Как оса, барахталась в глазу
в сливках цвелых вся Килиманджаро.
Души, кувыркаясь на весу,
раненым терпением дрожали.
Шли и шли. Прицельно шли. Хотя
на привалах падали на колья,
и, наевшись крыс или котят,
изучали ход некрёстный колик,
не умея – глупые! – из масс,
рвотных масс ломтя земного шара
метко выпасть внутренностью в таз,
но в ломте оставить своё жало.
Броун окружал нас, как пастух,
псами зажимающий ягнёнка.
И, в облоге прокажённых сук,
вылиняв советскою пелёнкой,
в сбрендившей от разума суме
ум гнусавил Лазаря заразно…
Мы сумели так и не суметь
лазерами вышить вечный праздник
вместо групп кровей под рукавом, –
игуаны цапали за пальцы,
чтоб мы сдохли на сороковой.
Но мы, суки, шли, как курсы акций –
мимо бирж и вниз от МВФ,
мимо дохлых рыб – и к Марианской,
сброшенной в висте шестёркой треф, –
чем мы вам мешали, ясно панство?
Шли и шли, как мелкий-мелкий град,
в город склизких туч и редких засух,
шли, как чёрно-белый звуко-ряд,
как от горе-шпал – девчонка-насыпь,
как от русских девок – медных труб
сытая танкеткой селезёнка,
как разбитый впрах орлицей рупь –
в чёрный ад карманов пусто-звонких…
Так и шли – похмелья бечевой
из желудков собственных шершавых.
Нас не ждал спасительный конвой
ни Голгофы, ни Килиманджаро.
Может, в санти-миг сойти с ума?
Что трущобы? Всюду ведь трущобы!
И Голгофа подойдёт сама –
Может, чтоб обнять.
А может, чтобы…
***
Бикфордов шнур. Качание сандалий.
Рука на попе (пошлость, отойди!)
Не каскадёр, но я тебя держала…
Сизифу – проще с камнем-конфетти,
а тут – гиеной смазать параною,
намазать новостями пустоту,
что в лёгком валерьяновом запое
сливается с невидимой тропою
и говорит Карениной «ту-ту», –
бесплотен поезд…
Да и всё бесплотно.
Пора сжигать все справочные «ро».
Животному с инстинктом неживотным
дорогу перешли с пустым ведром.
Бикфордов шнур. Но где же порох, порох?
По роже, что ли? Жалко. Не помо…
Горохов царь, прамёртвый сучий потрох,
хохочет в запростыненном трюмо.
Антиталан антитела талантов
вживил – и вот, – Тантал наоборот!
Ты прячешь лоб в моём несшитом платье,
но это тебя тоже не берёт.
И что трясти словами-погремушкой,
и что в глазунью глазки выжимать?
В Карпаты зачехлившиеся уши
безвольно, по Ван-гоговски, лежат
отдельно. И, не пластик, то есть пластик,
но не хирург, – ну чем я помогу?
Ничтожный обесспирченный фломастер,
пчелёнок, припечатанный к боку,
не овод гера-иновый, не слепень,
не опиумнорожденный дракон…
Скажи, какой из женщины Асклепий? –
лишь в юбке мятой «жрец»-Лаокоон!
Лишь понапрасну ржавые медали
звенят в моём ничтожном языке…
Но мы – пройдём – комочками металла
в забытом контрабандном рюкзаке…
Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.
Поэты в миру оставляют великое имя,
затем, что у всех на уме - у них на языке.
Но им все трудней быть иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам - все по местам.
Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада,
По чистым листам, где до времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя их в приметы
подняв свои полные ведра внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, еще раз!
Как вольно им петь.И дышать полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе неживой.
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им
- Не надо!
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья смеясь под сурдинку,
свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.
В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы им, конечно, к лицу.
Не верте концу. Но не ждите иного расклада.
А что там было в пути? Метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов беспокойного лада
позволят идти, наконец, не касаясь земли.
Ну вот, ты - поэт... Еле-еле душа в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату.
Поэта не взять все одно ни тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Семь кругов беспокойного лада
Поэты идут.
И уходят от нас на восьмой.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
