в каком-то городе в канун не помню даты
в тени невзрачно-девственных реклам
пытался лапать старый литератор
прижатых к соснам и колоколам
холодных крошек воздуха но кислый
угарный углевзяточный борей
скользил из рук и сам же тискал мысли
и их крошил как пепел сухарей
под ноги птицам что в асфальтных резях
в жило-загробных нориках ежей
забыли хлеб как забывают песню
туннели верно сжатых петлей шей
у старика стучало мерно шило
в карманном блоке мёртвых парусов
блокнота что был крепче сухожилий
и мокро жили жилы под часов
железной хваткой
повторял: «какого
в канун чего-то горстихоканал
не отключил фонтаны полозковой
разливом быкова за..доконал?
они горят как знаки валтасару
как «М» подземок президентов дом
они идут под вдовий клык и сало
цунами читок музык и листов
и я плыву до камня деревянный
до дури обалдело нарочит
бездомным бело-беличьим иваном
у мастера попёршим то ключи
то шапочку
да всё не те
и жалко
весь трафик суток месяцев и дат
попыток то брюзжать то в такт им шамкать
как вечный жид – ногами об асфальт»
... в каком-то городе бомблённом голубями
где сухари свежи как стихоспам
глодают бюст берёз скамейки камень
пытаясь пищу дать сухим губам
императрёныши литоператры
пираты тверди извращенцы букв
танцоры водко-уличной ламбады
рабы лампады классики в «бирюк-
занудо»стиле
аннушек бы дьявол!
так воздух чёрств
безвкусен так помёт
над головой трамвай не зная правил
приматы-мысли против шерсти мнёт
и каждый раз уткнувшись мордой в чашу
что миновала энный слог подряд
не знаешь говорить какого дальше
как абрикосовая сонных патриарших
ещё не знает чем рыдает виноград
Иаков сказал: Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня.
Бытие, 32, 26.
Всё снаружи готово. Раскрыта щель. Выкарабкивайся, балда!
Кислый запах алькова. Щелчок клещей, отсекающих навсегда.
Но в приветственном крике – тоска, тоска. Изначально – конец, конец.
Из тебе предназначенного соска насыщается брат-близнец.
Мой большой первородный косматый брат. Исполать тебе, дураку.
Человек – это тот, кто умеет врать. Мне дано. Я могу, могу.
Мы вдвоем, мы одни, мы одних кровей. Я люблю тебя. Ты мой враг.
Полведра чечевицы – и я первей. Всё, свободен. Гуляй, дурак.
Словно черный мешок голова слепца. Он сердит, не меня зовёт.
Невеликий грешок – обмануть отца, если ставка – Завет, Завет.
Я – другой. Привлечен. Поднялся с колен. К стариковской груди прижат.
Дело кончено. Проклят. Благословен. Что осталось? Бежать, бежать.
Крики дикой чужбины. Бездонный зной. Крики чаек, скота, шпанья.
Крики самки, кончающей подо мной. Крики первенца – кровь моя.
Ненавидеть жену. Презирать нагой. Подминать на чужом одре.
В это время мечтать о другой, другой: о прекрасной сестре, сестре.
Добиваться сестрицы. Семь лет – рабом их отца. Быть рабом раба.
Загородки. Границы. Об стенку лбом. Жизнь – проигранная борьба.
Я хочу. Я хочу. Насейчас. Навек. До утра. До последних дат.
Я сильнее желания. Человек – это тот, кто умеет ждать.
До родимого дома семь дней пути. Возвращаюсь – почти сдаюсь.
Брат, охотник, кулема, прости, прости. Не сердись, я боюсь, боюсь.
...Эта пыль золотая косых песков, эта стая сухих пустот –
этот сон. Никогда я не видел снов. Человек? Человек – суть тот,
кто срывает резьбу заводных орбит, дабы вольной звездой бродить.
Человек – это тот, кто умеет бить. Слышишь, Боже? Умеет бить.
Равнозначные роли живых картин – кто по краю, кто посреди?
Это ты в моей воле, мой Господин. Победи – или отойди.
Привкус легкой победы. Дела, дела. Эко хлебово заварил.
Для семьи, для народа земля мала. Здесь зовут меня - Израиль.
Я – народ. Я – семья. Я один, как гриб. Загляни в себя: это я.
Человек? Человек – он тогда погиб. Сыновья растут, сыновья.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
