Она никогда не была поэтической натурой.
Хотя нет, была, просто никогда не признавала,
Что влюбляется так же быстро и непредсказуемо,
Как дует ветер и падает дождь на травы.
Да, ей всё хотелось быть сильнее, выше, стервознее,
Не рыдать над кинолентами и не топить в слезах романы
Даже не о любви, а о вещах намного серьёзнее,
Как смерть, одиночество, старость - в общем, жизненные драмы.
Вы поймите, что ей живется так очень сложно.
С душой Сони Мармеладовой, сердцем Татьяны Лариной
Восхищаешься много, спишь мало, страдаешь судорожно... долго
От самой обыкновенной занозы или царапины.
Когда она встречает кого-то улыбчивого, доброго,
Вздернутые кверху губы, словно Чешира,
Дробятся, качаются в голове, жужжат надоедливым оводом,
А на самом-то деле оводы жалят не хуже крапивы.
Правда, конечно, ненамеренно: это самого человека
Подмывает коснуться листка, вылезти из машины поглубже в чаще -
В результате страдает, кляня в своей боли полсвета...
Но не так ли, скажите, любят по-настоящему?
К сожалению, так. И кому, как не ей, воплощенью поэзии
Знать об этом... потому и тщетно скрывает,
Потому, что это такое невероятное везение
Найти того, кто улыбнется и вслед за тем не ужалит.
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
