Месяц - июнь. Так упрямо звенят аллеи, в парках усталые лица, и ноги - в пыли, мне далеко до богинь, даже до Психеи, в плеере снова твердят, что не тех любили. Я дохожу до конца перекрестка мира, там - ничего, даже нет сигаретной гари, мне не безумно и даже совсем не тоскливо, я знаю то, что другие всегда не знали. Вместе с холодным летом встречать рассветы, пить из горла не-темное, глотать звезды, не задаваться вопросом - с кем ты, где ты и не внушать себе, что еще не поздно.
Месяц - июль. Я бегу по разбросу лезвий, кажется, лопнет нить...ты меня не слушай, я так устала быть никому полезной, я захлебнулась, лежа в дурацкой луже высохших разговоров, твоих ладоней мне не хватает жара, не тех искала, я принимаю дозу ночных уколов и на пустые дни все опять списала. Снова по паркам, дремлет мертвецки город, снова по лицам - нету истерики, нету. Мой ненасытный, мой беспросветный голод рьяным пинком гоняет меня по свету. Вырваться мне бы из плена, а нет прохлады... Пальцы, слова, и снова - считаем звезды. Мне не хватает... а может быть, просто не надо и я тебе пишу, что напрасно, поздно.
Август. Ломает кости и вновь по кругу - кто-то про слезы, а кто-то дождался встречи, я никому не даю ни души, ни руку, мне так плевать, что лишь время отчаянно лечит. Я безнадежно больна этим городом, летом. Взглядом твоим утолить мне жажду - но нет привычки. Бегло ищу всех тех, кто свободен где-то, а под ногами - лишь обгоревшие спички. Ты мне кричишь, тянешь вниз, послушай, мне не к чему этих слов бравурных потоки, ты, несомненно, хороший и даже, лучший, просто ничей и от этого - одинокий. Мне не лечить тебя и не вытягивать в струны - я отойду, только плеер снова потише... Я посчитала - все умерли наши луны, я не люблю тебя. Ты это вновь не слышишь.
Облетали дворовые вязы,
длился проливня шепот бессвязный,
месяц плавал по лужам, рябя,
и созвездья сочились, как язвы,
августейший ландшафт серебря.
И в таком алматинском пейзаже
шел я к дому от кореша Саши,
бередя в юниорской душе
жажду быть не умнее, но старше,
и взрослее казаться уже.
Хоть и был я подростком, который
увлекался Кораном и Торой
(мама – Гуля, но папа – еврей),
я дружил со спиртной стеклотарой
и травой конопляных кровей.
В общем, шел я к себе торопливо,
потребляя чимкентское пиво,
тлел окурок, меж пальцев дрожа,
как внезапно – о, дивное диво! –
под ногами увидел ежа.
Семенивший к фонарному свету,
как он вляпался в непогодь эту,
из каких занесло палестин?
Ничего не осталось поэту,
как с собою его понести.
Ливни лили и парки редели,
но в субботу четвертой недели
мой иглавный, игливый мой друг
не на шутку в иглушечном теле
обнаружил летальный недуг.
Беспокойный, прекрасный и кроткий,
обитатель картонной коробки,
неподвижные лапки в траве –
кто мне скажет, зачем столь короткий
срок земной был отпущен тебе?
Хлеб не тронут, вода не испита,
то есть, песня последняя спета;
шелестит календарь, не дожит.
Такова неизбежная смета,
по которой и мне надлежит.
Ах ты, ежик, иголка к иголке,
не понять ни тебе, ни Ерболке
почему, непогоду трубя,
воздух сумерек, гулкий и колкий,
неживым обнаружил тебя.
Отчего, не ответит никто нам,
все мы – ежики в мире картонном,
электрическом и электронном,
краткосрочное племя ничьё.
Вопреки и Коранам, и Торам,
мы сгнием неглубоким по норам,
а не в небо уйдем, за которым,
нет в помине ни бога, ни чё…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
