***
В ту ночь, когда родится смерть моя,
и первый хрип её услышу я,
я протяну к новорождённой руки,
прижму её к груди и ну баюкать,
и в сморщенное старческое ухо
я прошепчу: — Усни, моя старуха,
и дивные тебе приснятся сны,
как из младенческой твоей десны
молочные проглядывают зубки,
и губки припадают к молоку,
а на сосне столетние зарубки
подёрнутся корой — прозрачной, хрупкой,
как лужи первым льдом по холодку.
…Наутро выпал снег. Заливист, тонок,
взметнулся детский крик — чужой ребёнок
проснулся на моих руках. Вдвоём,
совсем одни на поворотном свете —
дрейфующем, несовершеннолетнем —
по горло в молоке, плывём, плывём.
Я пережил и многое, и многих,
И многому изведал цену я;
Теперь влачусь в одних пределах строгих
Известного размера бытия.
Мой горизонт и сумрачен, и близок,
И с каждым днём всё ближе и темней.
Усталых дум моих полёт стал низок,
И мир души безлюдней и бедней.
Не заношусь вперёд мечтою жадной,
Надежды глас замолк, — и на пути,
Протоптанном действительностью хладной,
Уж новых мне следов не провести.
Как ни тяжёл мне был мой век суровый,
Хоть житницы моей запас и мал,
Но ждать ли мне безумно жатвы новой,
Когда уж снег из зимних туч напал?
По бороздам серпом пожатой пашни
Найдёшь ещё, быть может, жизни след;
Во мне найдёшь, быть может, след вчерашний, —
Но ничего уж завтрашнего нет.
Жизнь разочлась со мной; она не в силах
Мне то отдать, что у меня взяла,
И что земля в глухих своих могилах
Безжалостно навеки погребла.
1837
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
