Прости меня вслух, моя гордая пери
Я слов твоих, ритм, перемножу на герцы
Пытаясь забыть… лжи никчёмной потери
Еще чуть стучащим, но умершим сердцем
Пусть грусть раздают в чемоданах вокзалы
Мне больше невмочь целовать эти губы
Когда то найду жизнь, под Питерским снегом
Но… сердце пока, будет мёртвым и грубым
Дорога во льду. Кто заказывал травмы?
По-правде… и я, не совсем свеж и ловок
Чтоб ожило сердце, нужны неги травы…
Но, не целый том серых, бабских уловок
Вдаль время моё тянут дерзкие кони
Кому в небеса, мне б в себе разобраться
Толь крылья отмыть, толи в грудь, резко, колья
Так, чтоб не начать, жизнь, с иного абзаца
Мертво, но стучит, под коммерческой жилкой
О, пери, прости, не сидится мне дома…
Под свет абажура и россказни жинки
Коньяк, запивая… шипеньем «Боржома»
С любовью и страхом глядя на иконки
Молясь про себя «оживи сердце, Боже»
Гитара, покрытая пылью, в сторонке
И мёртвое сердце, как кажется, тоже
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.