Лопасти работают как надо,
поднимают-вскидывают пыль.
Ты бы насмотрелся до отпада,
если б видел их, Иезекииль!
Пастухи, торговцы, брадобреи -
гордые, как дикий виноград,
вы уже не древние евреи,
вам такое видеть не в отпад.
Вот пилот чего-то не расслышал,
и махнул рукою - Дьявол с ним!
Прогуляться в южном небе вышел
небольшой небес Ерусалим.
И на бортовой его панели,
где - на скотче - Лена из Апсны,
все сапфиры сразу засинели
первыми цветочками весны.
И пошёл он вверх, темнея брюхом,
громкий, страшный, яростный такой.
Если можешь, Господи, то Духом
страшное мгновенье успокой.
Пусть и борт-стрелок и борт-механик
не поймут уже, что, завалясь,
он уходит в вечность, как Титаник,
что с Тобою вышел он на связь.
-2-
Саша
- Очень быстро собраны манатки,
быстро зашнурована шузня.
Воздух голубой горячий сладкий,
что ты будешь делать без меня.
Не венецианские бауты,
не бокалы матушки Клико,
юность - это зелень Гудауты,
пепел на губах и молоко.
.....................
Где-нибудь в московском магазине
небольшую книжечку найду.
Мальчик (а ладонь на магазине)
сочиняет песню на ходу.
Собраны манатки. Будет слава.
Будет всё - навылет, навсегда.
Над швабоды гузкою картавой
усмехнётся дальняя звезда.
Дальняя звезда - ладонь открыта.
Для одних - пощёчина. Другим -
рюмочка за стойкой общепита -
Помним. Не забудем. Не простим.
-3-
Мишин сон
Сивая кобыла прискакала -
опрокинуть банку на скаку.
Потому что Миша аксакала
вспоминает - с дыркою в боку.
Вспоминает небо голубое,
вспоминает крики ишака.
Ничего осталось после боя
после небольшого кишлака.
Сивая кобыла с громким криком -
скачет и кричит Иа-иа!
Вы не умывались из арыка?
Вам и не отмыться, господа.
Миша засыпает, до кровати
двух шагов каких-то не дойдя.
Видит небо - дырочку в халате,
бороду курчавую дождя.
-4-
Джан
Наташе
Джан — душа, которая ищет счастье.
(туркменское народное поверье)
Руки худые, как спицы,
у моего близнеца.
Светом вскормили глазницы
взгляд - золотого птенца.
Руки торчат из пижамы,
нет подходящих пижам.
Как только нас нарожали -
этих, из племени Джан?
Солончаки и болота,
озеро с мутной водой.
Капелька тёплого пота
веко покинет звездой -
падая, рушась, сверкая.
Кто ты? Скажи мне. Скажи.
Пляска у местных такая -
блещут белки, как ножи.
А за стеною гитара -
брень-брень мотивчик-пустяк.
Джан и в разгаре базара
стоят какой-то медяк.
Джан продаются горстями,
души дешевле мослов.
Мимо проходят крестьяне
и покупают ослов.
Воздух то кислый, то сладкий -
мясо, урюк и гатык.
Взгляд, как птенец в лихорадке,
прятаться в веках привык.
Мы доживём. До рассвета.
Мы не уйдём в камыши.
Боль, что на сердце надета,
быстро снимать не спеши.
Скоро схожу за кефиром,
хлеба куплю, сигарет.
Хрустнет солёным такыром
под каблуками паркет.
Руки вдевая в аляску,
выйду к другим миражам,
поцеловавшие пляску
губы - подставив ножам.
-5-
Букет Абхазии
16 октября 2019 поэту и воину
Александру Бардодыму
исполнилось бы пятьдесят три года.
Что-то горькое, словно рябина, сегодня во рту.
От рябины не спрячешься даже за горы Кавказа.
Пусть абхазские звёзды по синему небу плывут,
но рябина моя и твоя - это горькая фраза
на московском, на том, что привычка, и кровь, и вода.
Оседает снежок, словно ангела дикого перхоть.
А на небе абхазском такая большая звезда.
Только поздно куда-то калеке за звёздами ехать.
Принимаю, что есть - хоть погоду, такой холодец,
что рука поневоле потянется к тёплой Столичной.
А в букете Абхазии - пчёлы, шмели и свинец.
Ты - сорвал. Я живу - всё отлично. Точнее - различно.
-6-
Сухум, Незнакомка
Наташе
Широка эта ночь, темнота широка.
Принакрылась овчинкою муза.
Только вспыхнет звездой одиночный АК.
Спи спокойно, предместье Союза.
Будет полночь глуха. Словно всадник устал
докричаться до конского уха.
Там, где чёрной горы ледяной пьедестал,
видит Врубель глазастого духа.
Тот корнями своими пронзил красоту -
нежность Юга, приморскую кромку.
Муза спит, и во сне так похожа на ту -
перья страуса, шёлк - Незнакомку.
-7-
А я ещё нет
Нас осень в лужицы макала.
А в это время - гладью вод -
на португальское Макао
ходил прекрасный пароход.
Труба дымила, флаг струился,
как пламень ясный, над кормой.
Но дождик падал и глумился
и над тобой, и надо мной.
Всё шли и шли, и шли осадки.
И мы садились под грибок,
чтоб сигаретный запах сладкий
от кислой влаги не намок.
Воротника лоснилась шёрстка,
дома попрятались во мглу.
А двое из Североморска
не попрощались на углу.
Один хлебнул по полной мере -
Афган, сверхсрочная, такси.
Другой то пьёт в осеннем сквере,
то бродит где-то по Руси.
Точней, не бродит. От укола
живёт до пригоршни лекарств,
но...
Помнишь Царство Рок-н-Ролла
среди других прекрасных царств,
мой друг, мой брат, бомбящий в ночку -
пылает сцена, всё в огне!
Прекрасною ударной бочкой
прекрасный пароход на дне.
-8-
Днестровский блюз
На Электре чайник кипятится,
пышет жаром дочка Клитенместры.
Будет чай. На хлеб слетятся птицы.
Вспомним юность. Вот и вспомнишь Днестр ты.
Вспомнишь, как в жару ломались ветки,
как гнилые яблоки смердели,
как твои соседи и соседки
лица из трагедии надели.
Вспомнишь, что срослись - они и кожа.
Мухи бьются в маленькие стёкла
комнаток. А родина похожа
на большую сцену для Софокла.
Вот ударил трелью где-то серый
соловей. Понёсся над водою
музыкою, смешанною с серой,
юностью, сплетённою с бедою.
Белый дым на яблоне и сливе.
Белый дым над садиком и крышей.
Видишь - вот, фигура в перспективе
выстрела. Нет, нет, чуть-чуть повыше -
смуглое лицо, кудрявый волос,
СВД в руках - вон там - в оконце.
Лето. Набухает силой голос
у Софокла под бендерским солнцем.
Ты успеешь выстрелить. Присядет
человек с винтовкой. Не успеет
он понять - что так нагрело пряди,
потекло по лбу и веки греет.
Ну, давай напьёмся. Включим Sony.
Zeppelin споёт нам юность нашу -
спят сады, и на правах бессониц
ты целуешь Таню, я - Наташу.
-9-
Облако, Герат, Волга
Ну всё, поплакали и хватит.
Я вам по правде расскажу -
теперь я с облака в Герате
на вас - родимые - гляжу.
Скажу я вам, Динарка - сука,
мне всё известно, я - душа.
Попью вина, поем урюка,
потом деваху... не спеша.
Здесь хорошо, здесь парк в прохладе,
и слышно птичье тра-ля-ля.
Скажи, сеструха, этой bляди -
пусть всем даёт за три рубля.
Мне наплевать. Я не на этом.
Мне в б`ошку выстрелил душман,
и облака над минаретом
проплыл сапфировый туман.
Бац! - вниз смотрю, трясясь от страха,
и, охренев, не узнаю -
в кровавой луже, в груде праха -
себя, погибшего в бою.
Бах! прапор выстрелил в чучмека,
который голову мне снёс,
а тот - в него. Два человека
свалились с горки под откос.
Теперь я их получше знаю -
чучмек напьётся и давай
талдычить прапору-бугаю
про мусульманский этот рай.
А прапор вдаль глядит и плачет.
Я понимаю мужика -
он умереть хотел иначе.
Всё, кличут нас! Намаз.
Пока!
-10-
Три сестры
Я из города ехал на старом такси -
это то, что я помню о годе.
Да, ещё - благодарен, рахмат, grand merci,
золотистой осенней погоде.
Мой попутчик куда-то на сопки смотрел
так, как смотрят на всё напоследок.
Он из города ехал, в котором имел
трёх сестёр - трёх весёлых соседок.
Ну а я всё пролистывал новый журнал -
то Дальстрой в нём мелькал, то Мещёра.
Я недавно одну из сестёр возжелал
в плеске выпивки и разговора.
А она мне сказала, что я её брат,
и все трое налили за брата -
за того, кто однажды отчалил в Герат
и уже не придёт из Герата.
Та, которая... Та, от которой дрожа...
В общем, та, о которой я плачу...
Я её обнимал на правах миража,
обнимал, понимая, что значу.
Уезжая, в киоске журнальчик купил
с перестроечной прозою года
про того, кто своё до конца оттрубил,
про врагов ВКП и народа.
Мчалась "Волга" сквозь радостный солнечный свет,
сеял дождик, открылась страница,
и открылся рассказик про тех, кого нет,
и про их загорелые лица.
Я не помню его. Он таким же, как все,
был тогда - мол, слегли не за дело.
Дождик сеял. Темнело и мокло шоссе.
И сестра, прижимаясь, жалела.
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
