Я пью за тех, кто в житейском море
сумел в закатных тенях найти
отсветы юности бригантин,
с печатью возраста дерзко споря.
Мой тост за тех, кто не вязнет в буднях,
в разливе серости, а готов
скрип такелажа, шум парусов
услышать в сумраке вновь и вновь;
засовы сбросив с ворот чугунных
депрессий муторных, распахнуть их
на зовы свежих морских ветров,
весны, мечты и надежды зов;
увидев всю легкокрылость судна
в его полёте, волшебно чудном,
сквозь кипень брызг над волной попутной.
Мне в радость тяжесть заздравной чаши,
её с восторгом я подниму,
но зависть белая всё ж к тому,
кому погодный фактор не важен,
под вёдро, дождь ли судьбы не пляшет,
свои, отвергнув клише юдоли,
он смело пишет роман иль повесть –
дневные звёзды ему не в новость.
Пускай до крови стёрты ступни,
певцам Парнаса на миг сродни,
спел на вершине он в полный голос,
хотя от пропасти был на волос
и знал: внизу его не поймут…
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах.
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну —
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И весна... и весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
(Перевод Юрия Вронского)
Будут сладкими ливни, будет запах полей,
И полет с гордым свистом беспечных стрижей;
И лягушки в пруду будут славить ночлег,
И деревья в цветы окунутся, как в снег;
Свой малиновка красный наденет убор,
Запоет, опустившись на низкий забор;
И никто, ни один, знать не будет о том,
Что случилась война, и что было потом.
Не заметят деревья и птицы вокруг,
Если станет золой человечество вдруг,
И весна, встав под утро на горло зимы,
Вряд ли сможет понять, что исчезли все мы.
(Перевод Михаила Рахунова)
Оригинал:
There will come soft rains and the smell of the ground,
And swallows circling with their shimmering sound;
And frogs in the pool singing at night,
And wild plum trees in tremulous white;
Robins will wear their feathery fire,
Whistling their whims on a low fence-wire;
And not one will know of the war, not one
Will care at last when it is done.
Not one would mind, neither bird nor tree,
If mankind perished utterly;
And Spring herself when she woke at dawn
Would scarcely know that we were gone.
1920
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.