Ты помнишь — отмель, полдень, Эгершельд?
Холодный ветер с Токарёвской кошки
ерошил волосы и платья лёгкий шлейф
опутывал колени, камня крошки
хрустели в такт шагам, и было так,
как будто не было и никогда не будет,
но память, намывной архипелаг,
в материковой сколотой посуде
теряла форму и текла на дно,
и прогибалось дно, искажено,
как в незначительной, без имени, запруде.
Так мы, без имени, без возраста, без тем
для разговоров — ветер, камень, крошки —
из заплывающих друг в друга пресных тел
тянули соль морей, касаясь ложкой
стеклянных губ и глаз, и слыша звон,
спешили прочь из аномальных зон
с надорванной береговой обложкой,
но возвращались в точку маяка,
держа друг друга за руки, пока
вода не прибывала, глубока,
и не будила Токарёвской кошки.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Ноябрь 1933
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
