Хрусти сухим, срезая звук-бутон,
подхватывай канон закрытым ртом —
живое жалит, мёртвое тревожит
тем тяжелее, чем быстрей до дна,
да велика ли улья глубина,
прочна ли бесхитиновая кожа?
Падение смягчит густой ковёр —
несобранный целительный подмор,
ещё до окончания сезона
нападает порядком хрупких тел
поверх меня, и кто не улетел,
но выжил, не коснутся аллохтона
из суеверия. Варись в одном котле —
что пользы в твоём сухоньком крыле,
что яда в пальцах острых, узловатых —
течёт медовый дух, кипит отвар —
и смерть, простой языческий товар,
провизору приносит гонорар,
а может, смятый счёт за неуплату
аккордного налога. Хочешь — пой,
и медоносная поляна за тобой
раскроет докрасна больные горла,
а и молчи, катая языком
прополиса прогорклый, клейкий ком,
внутри чужого заколоченного города —
едино всё. Подмор, отвар — и ничего
иного или просто своего
в гетероморфном улье не сыграет.
Засахаренный, зачерствевший год,
и капля остриём наоборот
над ним встаёт — живая, кровяная.
я не обижен не знаю как вы
я не обманут ничем
в первую очередь видом москвы
с ленинских гор на эдем
всё любовался бы с ленинских гор
всё бы прихлёбывал я
в знак уважения тёплый кагор
к церкви крестившей меня
слышу у павла звонят и петра
даже сквозь снобский прищур
вижу на тополь склонилась ветла
даже уже чересчур
здесь родилась моя мама затем
чтобы влюбиться в отца
чтобы нерусскому слову эдем
здесь обрусеть до конца
чтобы дитя их могло говорить
это дитя это я
чтобы москвы не могли покорить
чёрные наши друзья
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
