0.
Я ещё помню тот день,
когда эмаль, покрывающая трубу парового отопления в моём старом доме,
пошла странными трещинами —
будто пять человечков, нарисованных детской рукой,
пустились в пляс, высоко забрасывая острые колени,
согнув или, напротив, выгнув неестественно длинные шеи.
Чем дольше я смотрел на них,
тем отчётливее ускорялся их танец,
человечки тянули палочки рук друг к другу,
прятали их за спины, воздевали над головами.
Я сфотографировал человечков,
и кадр получился на удивление чётким и статичным.
Надо покрасить трубу заново, подумал я,
поднимаясь из подвала в комнаты,
не то пойдёт ржавчина.
I.
В это же время моя будущая любовница
(тиндер, привет-привет, кажется, у нас всё получится) —
№ 1
(я буду нумеровать героев, чтобы не запутаться —
она не называла имён,
но у неё как-то получалось ловко и складно рассказывать,
не путаясь, кто на ком стоял — я так не умею) —
так вот, № 1 просматривала запись своего выступления
на каком-то-там-конгрессе-системных-архитекторов
и покрывалась красными пятнами
то ли от гнева, то ли от волнения.
Пауза, длинный зум —
углы губ синхронно вниз, глаза широко распахнуты,
с экрана на неё смотрела группа лиц, разделённая попарно:
№ 2. Её почти бывший любовник
и
№ 3. Девушка без установленного статуса,
но не впервые мелькающая рядом с ним в кадрах;
№ 4. Бывшая любовница номера второго
(бывшая его любовницей параллельно с моей будущей любовницей)
и
№ 5. Её новый любовник.
Муж 4-ой пропал без вести год тому, он был лучшим другом 2-го,
что не мешало 2-му быть любовником его жены.
Примечательно, что 2-й успел подружиться с 5-м,
но ни 3-я, ни 5-й не знали о геометрии ситуации ровным счётом ничего.
(Бр-бр-бр, как всё сложно)
Знание всей геометрии, пожалуй, было доступно только 1-й,
моей будущей, напомню, любовнице.
— Хорошо, что я не заметила их в тёмном зале,
пропало бы выступление, ну ты понимаешь.
— написала она мне.
II.
Я отправил ей фотографию трубы.
Ну и что с того, что я не видел её вживую —
прищуренный взгляд,
тонкая ухмылка на фото,
сложноподчинённые предложения,
уместные эмодзи —
почему бы и не показать ей часть моего дома,
если ей предстоит в нём бывать.
— Слушай, — ответила она, — это же арт-объект,
чуть-чуть обработки — и NFT готов,
невзаимозаменяемый токен, цифровой сертификат,
уникальное изображение.
Уникальное изображение, однако, едва уловимо изменилось —
человечки на трубе стали как будто ближе друг к другу.
Я поспешил перевести графическое изображение в векторное.
— А теперь, — написала она, — давай продадим на аукционе.
На спор — когда продашь, тогда и увидимся,
а на барыш…
(она выпала из сети на полчаса)
…покрасим твою трубу.
Ты только представь, —
посыпались в чат обрывки предложения, —
у тебя
будет
две трубы,
хотя и одна
на самом деле.
И та, цифровая,
поверь,
переживёт
настоящую
Она впервые не поставила точку,
а на её клавиатуре, похоже, залипла клавиша ввода —
тело сообщения было пустым на добрую половину.
Это уже было сексуально.
Это была авантюра.
Это было преумножение до избыточного.
Конечно же, я согласился.
III.
— Знаешь, я и не подозревала,
что он может с женой лучшего друга.
Я об этом узнала-то уже после того, как этот друг пропал —
странная какая-то пропажа, внезапная —
узнала случайно.
Она стала не нужна ему сама по себе,
и он выгнал её из своего дома.
Да, при мне. Мы мирно пили чай у него в гостях.
Она — из огромной «Авроры» с уголком скола напротив ручки,
а я — из маленькой «Вместе навсегда» —
такой маленькой, что постоянно приходилось подливать.
Потом всё как-то быстро завертелось, случился скандал —
ну такое, знаешь, когда окна-двери хлопают во все стороны,
спустя час мы с ней оказались уже у меня,
она начала говорить.
Ничего нового, кроме самого факта, я не узнала.
Человек с каждым последующим человеком не меняется,
уникальное, понимаешь, невзаимозаменяемое изображение, —
добавила № 1,
и на экран выкатился кругляш «рука-лицо».
Я понимал. Кроме одного, почему моей будущей
надо было дождаться появления № 3,
той самой девушки неустановленного статуса,
чтобы понять, что пора становиться бывшей для своего подзатянувшегося № 2.
Спросить её об этом я побоялся.
IV.
Оцифрованные пять человечков
были благополучно, но недорого проданы на аукционе —
я навсегда остался автором уникального изображения.
Конвертированных в нормальные деньги эфириумов
действительно хватило на ремонт трубы.
Итак, труба — нет, Труба! —
сверкала новенькой эмалью,
а я ждал свою будущую любовницу к ужину.
Она пришла не одна.
Раскрасневшиеся с мороза, шумные,
смеющиеся какой-то расхожей шутке,
все пятеро толкались в небольшой прихожей,
задевали друг друга рукавами,
высоко поднимали колени,
снимая заснеженную обувь.
Будущая поймала мой взгляд,
упреждающе прищурилась.
— Познакомьтесь, восходящая звезда цифрового искусства, —
голос оказался странно глухим и низким для её угловатой фигуры,
и как будто опаздывал на шаг-другой от движения губ.
— Ты же покажешь нам эту трубу?..
Я вздохнул, улыбнулся и посторонился,
пропуская всю компанию вглубь дома.
V.
… Проснулся я от нестерпимой духоты,
кружилась голова, меня мутило.
Странный дизайн, — мелькнула мысль. —
Круглая комната небольшого диаметра,
стены под ржавчину будто приближаются с каждым вдохом,
где-то вмонтирован динамик —
звук льющейся воды непрерывен.
Нет окон, стены уходят в высоту, потолка не видно.
В полутьме не разобрать лиц, но фигур я насчитал четыре.
Плюс я сам.
Мы молчали.
Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули.
II
Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
III
И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
IV
Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит - и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
V
В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.
VI
После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
