Контр альт и дел – трёхлезвые ножи
понурый Гордий бросит в нервный узел…
Грызи, грызи сочащийся инжир,
фиговый кляп, что капает на пузо
сгущённой оранжадной тишиной,
терпенья спермой, медленно и метко…
За белой рамкой окон Мажино
атаковать напрасно хочет ветка
беззвучие затравленных цитат
квартиры-крематория синхроны,
где, словно урны, кружечки стоят,
не тронутые цоканьем коронок,
нервичной жаждой и первичным, как
дурная хворь, синдромом вечной жажды;
где воздух, резкий, словно аммиак,
стесняясь, мнётся у замочных скважин,
войти не смея,
где не продохнуть
от нашатырной медицинской тиши,
где маятника щёлкающий кнут
не может выгнать из твоих кубышек
земное время, хоть у бедных линз –
экзема-пыль, зарёванная слепость,
и мёртвой кошкой спит больничный лист,
вместивший всех народов вражих эпос.
В квартире – ти-ши-на…
И дух смолы,
самум в обнимку с самурайским кадзэ –
немой сквозняк пиратом сомали
беснуется, что должен спотыкаться
о волны изголовья, стулья, контр-
альтаку холостой клавиатуры,
балконный мандаринный огород,
затянутую в кость-и-кожи бурю,
которой – не бывать…
ти-ши весло,
суши курсор, курсирующий между
древесной сердцевиной и корой,
надеждой без надежды и надеждой
на ту же надю, на прохладный кляп
каких-то губ, на писк домашних мышек,
на то, что после смерти некролап
не будет – постыдятся, не напишут, –
на то, что гордий – косы, не ножи
сплетёт в канат, шуршащий, как бумага…
Соси, соси сочащийся инжир
в своём просторно-бедном саркофаге!
Свари пельмени. И свари кутью.
Забей пароль: vse_gospodi_gotovo…
… на белый лист сочится мягкий фрукт,
на грязный лист зачем-то сплюнут фрукт.
Фигово.
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями тёплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звёзд.
А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочёта
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого,
шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали
всё пришедшее после.
Все мысли веков,
все мечты, все миры,
Всё будущее галерей и музеев,
Все шалости фей,
все дела чародеев,
Все ёлки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек,
все цепи,
Всё великолепье цветной мишуры...
...Всё злей и свирепей
дул ветер из степи...
...Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали
верхушки ольхи,
Но часть было видно отлично отсюда
Сквозь гнёзда грачей
и деревьев верхи.
Как шли вдоль запруды
ослы и верблюды,
Могли хорошо разглядеть пастухи.
От шарканья по снегу
сделалось жарко.
По яркой поляне листами слюды
Вели за хибарку босые следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной
снежной гряды
Всё время незримо
входил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге,
чрез эту же местность
Шло несколько ангелов
в гуще толпы.
Незримыми делала их бестелесность
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу.
Светало. Означились кедров стволы.
– А кто вы такие? – спросила Мария.
– Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести вам обоим хвалы.
– Всем вместе нельзя.
Подождите у входа.
Средь серой, как пепел,
предутренней мглы
Топтались погонщики и овцеводы,
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ослы.
Светало. Рассвет,
как пылинки золы,
Последние звёзды
сметал с небосвода.
И только волхвов
из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий,
в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени,
словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потёмках,
немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на деву,
Как гостья,
смотрела звезда Рождества.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
