Работая, мастер высовывал язык,
испытующе прищуривал глаза,
сразу же отмечал красивыми штемпелями,
где потом понадобятся медные болты,
где какие-то брусья нужно будет прорезать и соединить
друг с другом
«ласточкиным хвостом»
Ханс Хенни Янн
и тянется колено
ни к удару
ни к молитве
из рук любимой
единственное, что меня сейчас беспокоит
это как вынырнуть из этого Рая…
именно райского
равноденствия
равных сил
ревности перед будущим
разумнее кишки
ровности прошлого
ранимо в которое уже нет дороги
без гор и холмов
как-то понятно
что станет дождём в дождь
перекроет его ляжками
сожмёт
поцелуй из глины
выгрызет
слезу
плач
рыдание, радание неваляшки
что платье с себя сольёт
в охапку все магазинчики
площадь
дорогу
и подарит как самый невинный сомелье
этот букет восставшего желания
быть вместе
как африканские дети
слоны верности
своей земле
без репетиций на шахматной голове
шах, мат и мать перед Господом с колен подымет
в одеждах ещё большей верности
без жонглирования опытами мести
и вольлицая женщина взрастёт
вольная без бояза верности
ничего не ожидающая давно
никого не встречающая под давность
васильковая свежесть и яркая злость
вот что увидит поэт под своею тельняшкой
на своей стороне чертежа,
незаконченной милой вселенной
прикословная
ибо новые духовения ветра
Дунаи волн океанских
и спокойствия лингвистических парабол
откроют миру красоту не эффективную
простоту не от слова душу утяжеляющего
а позицию последней
в деле жалящем обе стороны
факты возвращения
в Отчейи взгляды
боже, храни это их свидание
как свою самую поломанную игрушку
далеко-далеко в шкафу
лишенную пыли
сарказма
саркофага
последовательней за смерть
храни от добра подальше
в основании веера
теряющего ленту конвеера
наконец-ооо... волчицам, возможно в пример
хоть что-то будет отдано
природе… предано… верховно...
и против всякого права
не блестя над законом, знаком, змеем, знакомством
чуть понятным
без лика, нимба,
стремлением к фате, фатуму, фонарю
в тенях абсурда — не театрального подъёмника вместо лестницы
в постоянных «менях» одной роли на другую толику
и под последней понимая лишь волику -
без мысли о том, куда же смотрят Дантовы круги
без мыла и верёвки прощённых
простив и момент, поток, сознание, хаос, но опять
не выйдя к «Восвояси»
это так прескребно внутри
что сами сусеки затевают революцию
Восвояси!
и бывало умрут на двоих
прогонят хирурга
чтоб грудь не зашил
чтоб память сплошная
не утешила
иначе думающих о причинах
в сердце — в сердце вся соль и радость
дом и воля
сахар без приумножения в пудру
пустое лицо и ошмётки косметики не на «вес ах...»
патриции против наций
родоначальники против грандо плебеев
ночи против начал
где человек не ночевал
какое же чудное слево, явление слива предвзятости в океан
зоны продуктовой
но не отвечающие ни на какие вопросы
даже на те которых нет
в поэзии, в искусстве, как и в деле Творца ведь главное
она
не та что не грешит, а та, которая без греха да властвует
над своим животом и животностью
не воспринимая никоим глазом
жертвенности жизни
или жизни железа -
на плечах несёт птиц...
она
что не встречается в переулке
встречает почтальона
вскрывая конверт,
заменяя - дрожа о счастье
эрос, эрекцию, эритроциты
весёлым лептоцефалом
зевотой
Зевсой! За всё
что обязано произойти
чтобы нырнуть до остатка
что дотронуться всё-таки до тризны
отчизны, Господа
ещё капризного
разжать тиски оракула
петь как говоришь, как разговаривала бы…
в будний град
и это ты
и с этим не всё можно, не про всё…
тишина существеннее кожи
вершина
пусть не острей целостности
но что-то должно отдалять от боли
без младенцев, иных малодушных душителей, без маски на сиськах -
всё будет в груди и из неё…
ребро любимого обняв — свет взбудит и всё, что окружает…
свет плена иной нежности
не высшей расы
что не укажет на промежуток выхода -
входа в жидкую пластмассу
не зная кто он на самом деле
этот всеми изыскиваемый Бог
вихрь соблазна и блазнь итожества
любимый больше кем-то, чем сама может испытать
любовь в себе
а тут всё просто, без судьбы…
за то, чего никто не видит, полюбовно к катастрофе
уносит чумной мореход
знаю, без абьюза уверенности - он создал нечто
на самом теле
— ничто…
каторгу ничего
и вот оно удивляется
вертит в руках вёсла, скрижали
без трения и скрипа
вмуровывает себя в новые самомнения
но старые выражения
и ночь радости проходит
его светлость день молчит
вместо рукописей горят отчёты
ощущений, поведения, здравия
человек горит!
а вокруг всё возносит руки от ведьмы на костре
а когда сгорит, сука — руки прицельно вниз — и…
о, великое таинство!
и страх - не от боязни болезнь -
не измазаться спермой от одуванчика в монашеском платье -
умозаключает и её в животик
продолжает гнобить
гностить
для пособников Анатомии, что исчерпали в себе силы сказки
первобытной
впервые честной
чистой
как лапка ели не дрожащая под кучкой снега
как мёд с подснежника
как любовь, что не пропьёшь, не пропоёшь -
делаешь с музыкой
и к слову, что-то…
даже на высоте — покой, твёрдость, скольжение
что вниз несётся...
понимание
и подарок
обречённым
пытаясь выключить животность?!
только так
так и только свобода пожирает свободу
ни космос, ни глубина, ни тем более плоды или ядра
огненные
и так это трогает
так трогательным
становится каждый момент
когда понимаешь, что ты не прозвещён
ни расколом государства, ни из досок трухлявых вымощенным
помостом для маститых носителей словной духовности
словно духовности в скандалах от Поэзии
или от какой-то великой старушки
что просто жить хотела
а ведь всё бактериально…
даже Слово
даже «батарейка»
даже самый изощренный гений не плюнет в лицо своему гену -
всё бактериальное - взросло!
без «категорий над, под, без и где-то»
с одной крошечкой ВОЗЛЕ
с одной не крашенной Пасхой — в узле
в узде не с лошадью для воли монастырской
не в башне как в улье
и хлеба, и муки, и вождяления возле
на открытия иные, сыскрытых кромешностей
кромок без сословий, согласований, согласия
чтобы прийти хоть к каким-то погрешностям
чтобы оправдаться
чтобы оправдать
опоясаться
опасаться
за жизнь фронта, франта -
не фантазии
но только так и смертны обезжиренные принцессы
без четности своего индивида, уникальности -
удивительной мысли
что вся в меду… и ни одной пчелы вокруг
цветки лихо опрокинули сари
и отяжелеют его слезами, и больше времени от этого
больше времени выделить нам
сараи подтянулись, выпрямились
спрятали трубы, рыбу что в них сушится -
радость, которая сокрушает рыбака
чтобы не восхотел мёртвой
рыбы по воде идущей
не восхохотал
от вони
так и я не слухгасен
когда поёт каждая твоя не спровоцированная суддома
вздрагивание ягодки к ветке
когда от бешенства лирики клавесин исходит из гордости
рояля
музыкального инструмента
а последний
тускнеет под твоими пальцами
разлагается
на черешню и косточки
а сок, что по ногам как та кровь девственницы -
сияет
и сияние это заразно, и передаётся по наследству…
не брошенным пиджаком на стуле
не грязными руками добавленной стоимости
скромностью подсказки быть подсказанной
достойному
эксперименту
???
в такую мирнуту со смыслом, мгновение
забытого выщеголеного казнокрадства, праздности
создания пирамиды Бухгалтерии -
гордынно забываешь ещё больше
да горб нарастает
но красота не для, ни до старости -
не останавливаешься
поешь!
и предохраняется
предотвращается
и кончается красота Ноя -
на берегу…
- на… берегу… бигуди и соль… не успела
когда убегала…
но теперь впереди -
не романа, джаза, кокаина — долгая дорога с дорогими тряпками -
этот песок, что вернулся
затаив свет в солнечных часах
для всех начальников ночи
чтобы ослеплены были
перед источником духа…
на песке из камня
что исключил из себя дар строить и считать…
обрекнувшись, обернувшись, заисточая ветви вечернего костра
и вульгарные, вольготные, смычки скрипки
от девочки пай
с корнями глаз папы своего
и волны — не волнуются
кувыркаются
к увы не возвращаются…
и это мой, умиляющий армагеддон
когда управление бывшей энергией, империей, квантом Канта -
кварталом беспризорников, безпризывников -
отдано слабонервным… -
искренние знают свою семью.
и не лежат у ворот
ворота им веером из мечей
сон переворачивают на другой бочок
как ты… моё Марокко, молоко, менталитет
красноречивее любых снов
мечетей
краснодуховнее
во славу вины, стыда, крови бесстрашия -
человечности
не оставившей за собой ни витрувианского знака,
ни викторианской эпопы
всё то ветрено
вытираемое
иным мелом на чёрном учебнике
уже не тот порядок-парадокс
чтоб дети от сажи трубы чистили
от вас
не истерикконские
обретут власть
чистить вагинальные засосы, заносы, занозы
там, в прекрасной подъисподней, вместо
управления - умиление лопатой кочегара в руки возьмут
и умимолётности не избежать
не сбежать от этого чадовека, чудовека
уже там, поцелованного своей возлюбленной -
природой — преродовой — под родительское дерево
воздух потечёт, а не вода…
сошедший с гор старик, без хвастовства
и наконец-то научит всех дышать! даже под водой
но главное, под любимой
без кожи
генетического кода
современных модных кед
не вычтет и секретное здоровомыслие
и необходимость единственного Министерства здравниц
и зачатие иных частиц
и появление души как таковой
в роскоши своих тупиков
так как будет не закон и его подрядчик
как и вен чаяния души, той, что через поведение - психология
и духа не будет,
что раба заставляет поднять костыль выше психа
выйдут разведя руками
шокирующую действительность
и всё то, что поле не зеленит звуками
злату не дарит сердце
освобождая волю
от способности быть -
но не быть голосу
не голосуююю!
забывается жизнь Юкио Мисима
не талант
не автограф
ни возвышенность
спокойствия
взгляда
на расцвет
страны восходящего Солнца
слова не теряя
и больше не извлекаю из корня -
возвожу
не из мрамора -
обделяя лишним -
под походку богини -
книги святые, чтоб не очистила — нет, дополнила…
историю — источением!!!
исторчением клина птичьего
ствола
дерева, пирамиды, колпака клоуна, конуса
мороженого на палочке
после парочки святых переворотов возлюбленного
до небес, к возвращению геометрии
на кривые кривых -
мягкости амплитуды…
от подлеца и Маргариты — к маленькому принцу!
это сверх производства скорости
вовлечения в дыхание
дыхания силы
не мажорной ногой до днища глаза-газа
и руки не золотые, ни руны
и возможно жизнью исчернены
но за всё чтобы ни брался -
счастлив…
фибоначчив!
даже если так и не принято говорить...
стать хозяином, великим рабом среди таких же великих -
чтоб от земли, что от нас черна — не касалась красота белого...
теперь смотрю настоящее, не пелевинское кино…
хоть оно и реально отражало суть трагедии сюжета
и героев, героев в сюжете
последнего
в консервной банке
ледника
так и получается:
правду — дают...
истину — покупают…
и слышу теперь как мужская хромосома не застёгивает ширинку
а женский нейрон не трещит из швов
и приветствуют друг друга,
и находят в друг друге свои призвания,
и из «друг друга» уже признают свои ошибки
и продолжают ошибаться не унывая
а доходя до критической точки
не лезут в бочку отчётливости -
чеканят иную милость
губы об губи!
как Филадельфия не офольговуется, и не становится сыром
а сыр не издевается над вороной
а всё вместе — не убивает аленького монстра
так как и мы гордо
обзываем себя также монстрами ещё большими
и продолжаем дальше так называться
и умираем, и на внутренней стороне кишки гроба
большими буквами продолжая:
«это МОЙ ОСТРОВ»
и обнимание этого
на том же уровне
без субподрядчиков
этого золотого рассечения брови
во сне золотого соединения -
в насвежо липкие превращаются твои
вновь и внырь
опавшие листья
новые возможности сухожилий
ниже подрясных наблюдений
нервные расширения
высоты
пусты люди
в попытках скомпрометировать
прекрасные лодочки
на которых уплываем
с каждым возникновением
бытия в моменте
его тонкостях лилий метлы
и это словно пчёлы из мёда
опять, опять подальше
ближе к эротическому таинству звёзд
между Землёй и косами Вселенной
средь сыпучих земель, змей и плачущей
надежды
профессионального разведчика -
опустотель правит шикарнее флюида, эфира, сферы
высасывающей влияние
где главное, колышется после стихотворения
закрывает книгу, целуя переплёт, обложку
название, поддерживая слезу автора
языком
нового сценария
суда над Иисусом, где Пилата заменяет китайский Император
и много-много птиц над городом-храмом достойных мечей
миниатюрных огней, душ — крестьянских смертей
и не убегают
безумнейшие начертания
не выгорают
эскизы
той, ради кого
все эти когти между массой и броскостью
в оченятки
чтобы восплодить
не возрождая, ни восстанавливая
ни капли справедливости,
смирения -
пропащие это сумерки…
пропавшие из виду
провалившиеся
под проволоку
энергии
а ты стратег приходить вовремя
и раздеваться
не задевая
веру, стрелы часов, менструальный подъём камня -
не цирк, а постановку танца
для сброшенной экипировки бойца
освободительной армии
яблони
не обдавая эти хрустящие мягкости кипятком -
стесняться её удел
и не пик могущества хрустальных движений на пятках
как каждая скульптура, которая дальше,
только не массами будет окрашена
в мрамор
под амуром имени твоего
молчания
и этот крик, этот Родос, сад, феерия, величие
нами поднятого с обочины трассы
«Стежки по коже в нас выпрямлении к поцелую»
обогатит тени наши
зубовью
и тогда все
безумные идеи
планы внимания
вовлекаемые субъекты
преданные и самоотверженные враги
и поклонники
согнутся при «Ежедневных не испражнениях женщины»
и так выгнутые в большее лоно -
лес, выращенный неподдельной лаской самого глаза-зрелища -
благочестиво станцуют несгинку
и титанами антиохии от крамолы увиденного
наконец-таки станут не прозябаемыми родителями
совершенства падения к очевидному
настолько насыщенному
преопределением
будущего
что его не придётся объяснять даже обезьяне
что всё, что до этого варилось человеком в своём походном котелке -
останется только шумом
лотереей, разыгрывающей эхо
по поводу своей ненадобности
свершившемуся свету
и так, в спокойствии нового Пути, произнесён будет
впервые правильный «аминь»
не «Цинь — тавра» с рук художника
не напасть цинга на холсты-справки докторские,
не ассоциативная младенческая побрякушка - «а мне?!...»
«воїн щирий не народбився -
був
ні воскрешалася з ним ніяка інша істота -
була
і буде в них найкращий сон-почув...
вже знаний початок
але початківець не сірих звань... нових абсурдів — годі!
ніщо так в житті зараз не потребує змін, як
ПІН-код любові
не перехід в інший поетичний PEN-клуб
саме “Правда. Істина. Неймовірність” якості іншої болі
повинна справдитись
на піку веселки
на самій
верховині
звідкіль більш нікуди дивитись
та й немає звітів низов’ю
“Покер. Вакуум. Загублений
математик — художник
та інший диригент гопака...”
та звабливе страждання
залишає себе ж у заповіті...
але не беремо чужого — історія не зобов’язує
залишатись в історії...” -
няньчиним не божественно, а собственноглазого тихомира
от Творца ни свято таинств, ни святотатства...
от мужества не только выдерживать в руках оружие,
но и держать слово про то, что он «ТА ТО...»
хранитель исключительно того, что сотворила его женщина
его людимка среди всех чёрных людей в темноте
свет на свету, подсвечивающий ему куда не прогонять, а посылать
воинства своих лучей
и жернова поэзии
японской
американской
русской -
и киевский торт на лицах
на свадьбе души и духа
божественных аборигенов
своей нечаянной власти
быть вместе
без всякой политики-причащения
без разгулов мести за возможное бессилие
ибо теперь всё может
быть и терпеть
терпеть и выть
выть и не вить подлых монет
железно радоваться
радовать своё предназначение -
служить миру
мирно улаживать в топку своё сложение личностей разных
полено к полену — и не умирать оскорблёнными
измученными отсутствием скандалов -
так как умирает брошенный труп не добитый самкой богомола
жопка философии к жопе жричества
а не задница к заднице да во внутрь одно перило-парило
солнечной лестьницы
под овации спорного режиссёра порно
графитного суицида в карандаше
тогда как искусство — не требует жертв, искусству необходим огонь
во спасение парнасского Олимпа
вавилонского Вифлеема
единого храма
Адама и Евы, голышом переплывшим Стикс
и их улыбке Солнцу, что их сопровождало
не теряя ни капли наглости
так и мы с тобой, да не возропщет время
разыщем могилу Бога
и перезахороним его по-человечески
бок-о-бок
со своими высотами, тенями, новыми трусами в старинном комоде
времён Людовика шестнадцатого
бондианами
другими погонями
вместо чтения Ильфа и Петрова
и подражания
подорожания только лишь собственной стоимости
вместо за шею цепляющейся ценности
вместо сочинений на тему: «Как я потерял своё лето»
и не возможности объяснить сие девственное невежество
и развитие его безбрежного ложа
усугубление безупречное
в более удручающий разрыв мозга после
от ручейка подальше
экстаз
в формах злых метаморфоз учителя по литературе
всея здравниц поплавков и лечебниц от схвативших кондратиев
от раздетых девок и капитализации зрелищ
Окстись поэт, в жизни всё надо переформатировать
к исходному коду комы…
не страдай поэт!
поэзируй созданию
боженственной леди
льдинке
ледника
а после
только после возможна красота, а не очередная высотка
вместе скопления рыб, что всплыли посмотреть на нас
чистых, без гримас
так себе
сами себе ирреальность и граждане
но любящие
дарящие
и принимающие
всё
что связано с нашей великолепной Судьбой уже сегодня…
ведь счастье не требует ополчений
Амур. Амир. Аморе…
Не приходил. Не подсматривал. Не пожалел.
Любил.
Жизнь.
ДМИТРИЙ САДЧЕНКО-Этот автор мне очень
нравится и редкость, когда в аналлах поэзии
встречаешь раскошное понимание сути,
"распускаешь" лит-язык до "Неприличия" неузнаваемости тормозить близ дома очередной ведьмы, что предлагая конфетку лжи и графо-онанизма хочет
ВЫЧЕРКНУТЬ С ТЕБЯ ДАЖЕ
МЫСЛЬ О НУЖНОСТИ ЛОМАТЬ СТРУКТУРАЛЬНЫЕ БРЕДНИ
пишущих как велика страсть любви,
хоть да убавляется зараза после оргазма, чья
"поэзия" начинается с себя и опорожняется на личных
ляжках любви...
Литература должна помогать Велико-Вселенской
Любви, Покою, Осознаванию и Пониманию любыми
Возможными путами Любви не имеющей отношений
к нижным сегментам тела...Литература и
Особенно Великий язык Русского Синтаксиса
может ЗАЧИСТИЬ ОГРОМНЫЕ МАССИВЫ КОСНОЯЗЫЧНЫХ
ФРАГМЕНТОВ "ОПИСИВАНИЯ" НЕИЗВЕСТНОГО, ЗНАНИЙ, И НЕ
ТРЕБОВАТЬ НИЧЕГО, КРОМЕ ПОМОЩИ ТВОРЦА ПОМОЧЬ ЕМУ
ПРИКАЗАВ БУКВАМ, ЖИВОЙ МАГИИ ИСТИННЫХ ПОНИМАНИИ,
ПОМОЧЬ ТЕМ, КТО ИМЕЕТ ЛИШЬ ЛЮБОВЬ К ДВУМ СОЗДАТЕЛЯМ
Небо.
Горы.
Небо.
Горы.
Необъятные просторы с недоступной высоты. Пашни в шахматном порядке, три зеленые палатки, две случайные черты. От колодца до колодца желтая дорога вьется, к ней приблизиться придется - вот деревья и кусты. Свист негромкий беззаботный, наш герой, не видный нам, движется бесповоротно. Кадры, в такт его шагам, шарят взглядом флегматичным по окрестностям, типичным в нашей средней полосе. Тут осина, там рябина, вот и клен во всей красе.
Зелень утешает зренье. Монотонное движенье даже лучше, чем покой, успокаивает память. Время мерится шагами. Чайки вьются над рекой. И в зеленой этой гамме...
- Стой.
Он стоит, а оператор, отделяясь от него, методично сводит в кадр вид героя своего. Незавидная картина: неопрятная щетина, второсортный маскхалат, выше меры запыленный. Взгляд излишне просветленный, неприятный чем-то взгляд.
Зритель видит дезертира, беглеца войны и мира, видит словно сквозь прицел. Впрочем, он покуда цел. И глухое стрекотанье аппарата за спиной - это словно обещанье, жизнь авансом в час длиной. Оттого он смотрит чисто, хоть не видит никого, что рукою сценариста сам Господь хранит его. Ну, обыщут, съездят в рожу, ну, поставят к стенке - все же, поразмыслив, не убьют. Он пойдет, точней, поедет к окончательной победе...
Впрочем, здесь не Голливуд. Рассуждением нехитрым нас с тобой не проведут.
Рожа.
Титры.
Рожа.
Титры.
Тучи по небу плывут.
2.
Наш герой допущен в банду на урезанных правах. Банда возит контрабанду - это знаем на словах. Кто не брезгует разбоем, отчисляет в общий фонд треть добычи. Двое-трое путешествуют на фронт, разживаясь там оружьем, камуфляжем и едой. Чужд вражде и двоедушью мир общины молодой.
Каждый здесь в огне пожарищ многократно выживал потому лишь, что товарищ его спину прикрывал. В темноте и слепоте мы будем долго прозябать... Есть у нас, однако, темы, что неловко развивать.
Мы ушли от киноряда - что ж, тут будет череда экспозиций то ли ада, то ли страшного суда. В ракурсе, однако, странном пусть их ловит объектив, параллельно за экраном легкий пусть звучит мотив.
Как вода течет по тверди, так и жизнь течет по смерти, и поток, не видный глазу, восстанавливает мир. Пусть непрочны стены храма, тут идет другая драма, то, что Гамлет видит сразу, ищет сослепу Шекспир.
Вечер.
Звезды.
Синий полог.
Пусть не Кубрик и не Поллак, а отечественный мастер снимет синий небосклон, чтоб дышал озоном он. Чтоб душа рвалась на части от беспочвенного счастья, чтоб кололи звезды глаз.
Наш герой не в первый раз в тень древесную отходит, там стоит и смотрит вдаль. Ностальгия, грусть, печаль - или что-то в том же роде.
Он стоит и смотрит. Боль отступает понемногу. Память больше не свербит. Оператор внемлет Богу. Ангел по небу летит. Смотрим - то ль на небо, то ль на кремнистую дорогу.
Тут подходит атаман, сто рублей ему в карман.
3.
- Табачку?
- Курить я бросил.
- Что так?
- Смысла в этом нет.
- Ну смотри. Наступит осень, наведет тут марафет. И одно у нас спасенье...
- Непрерывное куренье?
- Ты, я вижу, нигилист. А представь - стоишь в дозоре. Вой пурги и ветра свист. Вахта до зари, а зори тут, как звезды, далеки. Коченеют две руки, две ноги, лицо, два уха... Словом, можешь сосчитать. И становится так глухо на душе, твою, блин, мать! Тут, хоть пальцы плохо гнутся, хоть морзянкой зубы бьются, достаешь из закутка...
- Понимаю.
- Нет. Пока не попробуешь, не сможешь ты понять. Я испытал под огнем тебя. Ну что же, смелость - тоже капитал. Но не смелостью единой жив пожизненный солдат. Похлебай болотной тины, остуди на льдине зад. Простатиты, геморрои не выводят нас из строя. Нам и глист почти что брат.
- А в итоге?
- Что в итоге? Час пробьет - протянешь ноги. А какой еще итог? Как сказал однажды Блок, вечный бой. Покой нам только... да не снится он давно. Балерине снится полька, а сантехнику - говно. Если обратишь вниманье, то один, блин, то другой затрясет сквозь сон ногой, и сплошное бормотанье, то рычанье, то рыданье. Вот он, братец, вечный бой.
- Страшно.
- Страшно? Бог с тобой. Среди пламени и праха я искал в душе своей теплую крупицу страха, как письмо из-за морей. Означал бы миг испуга, что жива еще стезя...
- Дай мне закурить. Мне...
- Туго? То-то, друг. В бою без друга ну, практически, нельзя. Завтра сходим к федералам, а в четверг - к боевикам. В среду выходной. Авралы надоели старикам. Всех патронов не награбишь...
- И в себя не заберешь.
- Ловко шутишь ты, товарищ, тем, наверно, и хорош. Славно мы поговорили, а теперь пора поспать. Я пошел, а ты?
- В могиле буду вволю отдыхать.
- Снова шутишь?
- Нет, пожалуй.
- Если нет, тогда не балуй и об этом помолчи. Тут повалишься со стула - там получишь три отгула, а потом небесный чин даст тебе посмертный номер, так что жив ты или помер...
- И не выйдет соскочить?
- Там не выйдет, тут - попробуй. В добрый час. Но не особо полагайся на пейзаж. При дворе и на заставе - то оставят, то подставят; тут продашь - и там продашь.
- Я-то не продам.
- Я знаю. Нет таланта к торговству. Погляди, луна какая! видно камни и траву. Той тропинкой близко очень до Кривого арыка. В добрый час.
- Спокойной ночи. Может, встретимся.
- Пока.
4.
Ночи и дни коротки - как же возможно такое? Там, над шуршащей рекою, тают во мгле огоньки. Доски парома скрипят, слышится тихая ругань, звезды по Млечному кругу в медленном небе летят. Шлепает где-то весло, пахнет тревогой и тиной, мне уже надо идти, но, кажется, слишком светло.
Контуром черным камыш тщательно слишком очерчен, черным холстом небосвод сдвинут умеренно вдаль, жаворонок в трех шагах как-то нелепо доверчив, в теплой и мягкой воде вдруг отражается сталь.
Я отступаю на шаг в тень обессиленной ивы, только в глубокой тени мне удается дышать. Я укрываюсь в стволе, чтоб ни за что не смогли вы тело мое опознать, душу мою удержать.
Ибо становится мне тесной небес полусфера, звуки шагов Агасфера слышу в любой стороне. Время горит, как смола, и опадают свободно многия наши заботы, многия ваши дела.
Так повзрослевший отец в доме отца молодого видит бутылочек ряд, видит пеленок стопу. Жив еще каждый из нас. В звуках рождается слово. Что ж ты уходишь во мглу, прядь разминая на лбу?
В лифте, в стоячем гробу, пробуя опыт паденья, ты в зеркалах без зеркал равен себе на мгновенье. Но открывается дверь и загорается день, и растворяешься ты в спинах идущих людей...
5.
Он приедет туда, где прохладные улицы, где костел не сутулится, где в чешуйках вода. Где струится фонтан, опадая овалами, тает вспышками алыми против солнца каштан.
Здесь в небрежных кафе гонят кофе по-черному, здесь Сезанн и Моне дышат в каждом мазке, здесь излом кирпича веет зеленью сорною, крыши, шляпы, зонты отступают к реке.
Разгорается день. Запускается двигатель, и автобус цветной, необъятный, как мир, ловит солнце в стекло, держит фары навыкате, исчезая в пейзаже, в какой-то из дыр.
И не надо твердить, что сбежать невозможно от себя, ибо нету другого пути, как вводить и вводить - внутривенно, подкожно этот птичий базар, этот рай травести.
Так давай, уступи мне за детскую цену этот чудный станок для утюжки шнурков, этот миксер, ничто превращающий в пену, этот таймер с заводом на пару веков.
Отвлеки только взгляд от невнятной полоски между небом и гаснущим краем реки. Серпантин, а не серп, и не звезды, а блёстки пусть нащупает взгляд. Ты его отвлеки -
отвлеки, потому что татары и Рюрик, Киреевский, Фонвизин, Сперанский, стрельцы, ядовитые охра и кадмий и сурик, блядовитые дети и те же отцы, Аввакум с распальцовкой и Никон с братвою, царь с кошачьей башкой, граф с точеной косой, три разбитых бутылки с водою живою, тупорылый медведь с хитрожопой лисой, Дима Быков, Тимур - а иначе не выйдет, потому что, браток, по-другому нельзя, селезенка не знает, а печень не видит, потому что генсеки, татары, князья, пусть я так не хочу, а иначе не слышно.
Пусть иначе не слышно - я так не хочу. Что с того, что хомут упирается в дышло? Я не дышлом дышу. Я ученых учу.
Потому что закат и Георгий Иванов. И осталось одно - плюнуть в Сену с моста. Ты плыви, мой плевок, мимо башенных кранов, в океанские воды, в иные места...
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
