*
к сентябрю за окном вырос дом
по привычке смотрю на холмы у горизонта
собственно дом явление временное
*
после безоглядно транжирившей червонцы осени
всегда падение на самое дно серого неба
откуда прекрасно видны серые утки рисующие круги на серой воде озера
*
когда Бог создаст человека наконец-то наступит воскресенье
что же мы тогда будем делать
неужели опять динозавров
*
я и Бог – это уже вселенское одиночество
*
человечество упорно создает големов
не могу сказать что это плохо закончится
с точки зрения голема все будет хорошо быстро и небольно
*
религия всегда колодки на ногах Икара
не соревнуйся с Богом человечество
сгоришь
*
наконец-то в моде несовременность
*
из тумана выплыло дерево и протянуло ветку
хотела ее пожать но не нашла рук
*
ночные разговоры отгоняют окружающую тишину
между тем она съела всех собеседников
а я продолжаю ей бросать слова
на которых уже слишком мало мяса
Зеркало
увидела маму в прихожей
а это я
Снег
черные прописи леса
за полдня успеваешь прочитать одно слово «отчаяние»
к закату протянутые ветки выпросили у неба снежинок
теперь это уютное отчаяние
Прекрасная бесполезность
А. К.
разыскивать себя – как ловить время в пруду лягушек
всплеск – и отражение облака в тишине
все конечно зависит от погоды
стихи как отпечатки пальцев
но ты уже поменял руки
где бы ты ни был там тебя уже не поймаешь
в конце концов только время кого-то убьет
кого не жалко
он оступился на краю могилы
В камне
оставить один разбитый город на память
чтобы не переписывали
Побег
Проснуться бы, проснуться бы,
Пусть как-то сам собой
Мой сон в мое отсутствие
Гуляет не со мной.
Сидеть бы где-то в вечности
На берегу реки,
Где боги человечнее,
Ленивей дураки.
Ловить богов за бороды
И спрашивать ответ,
С чего бы жить так здорово
И сна дурного нет?
С дурацким выражением
На розовом лице
Пытать бы объяснения
С проспавшихся в конце.
А рожи всё достойные,
Молочная река…
Эх, времена застойные,
Простите дурака.
Руки замерзают на морозе
Руки замерзают на морозе.
Не кусайся, ветер, я не злая.
Кто-то нас с тобой сегодня бросил,
Ну давай каштаны погоняем.
Научи меня скулить под дверью,
Просто потому, что непогода,
Потому, что вымочила перья
И охрипла черная свобода.
Кто нас встретит, если не вороны?
Всю охапку этих листьев брось им.
Под ногами золото короны,
Замерзают руки, злая осень.
Прото
М. П.
Не хочу я разговора,
Мне не нужен разговор.
Больше черного простора,
Выше белых шапок гор –
То, что дышит, не сияя,
Нет, не любит, но зовет,
То, что знает, что я знаю,
И смотреть в себя дает.
В бездны вечное начало,
Где не жаль ни мне, ни ей –
Где бесстрашья будет мало –
Ни вселенных, ни людей.
И ни слова и ни звука,
Только звезд водоворот.
Что ей вера, что наука?
Всё – полет, полет, полет!
* * *
Если звезды – это слезы,
Покатившиеся в небо…
Как сказал однажды ребе,
Слишком плохо быть серьезным.
Он и сам из смеси местной,
Прятал смех куда-то в пейсы.
Звезды – это эдельвейсы
Над зигующей Одессой.
Перчатка
Что бы только постояльцы:
Побыл, вышел и – пока!
Мы перчаточные пальцы,
Где же, собственно, рука?
Чье желанье исполняет
Выводитель этих строк?
Пустота потом такая,
Словно руку вынул Бог.
Ах, душа! Ах, оболочка! –
Всё повесишь на крючки.
Тут пора поставить точку.
И ни пальцев, ни руки.
Цыгане
Цыгане вороны кричат у окна,
Воруют бессмертную душу.
Но вечность бродяжьей душе не нужна,
Как крест неподъемный не нужен.
Их черное «кар» на свободу летит,
Огромными крыльями машет.
И кажется, нет ничего впереди –
И к лучшему, кажется даже.
Несись за их криком в морозную даль
На крыльях, капризная штука, –
Там древнего солнца сверкает медаль
И птицы торопят друг друга.
А вечность ревнивая взмах сохранит
И миг в безмятежном покое,
Где белым дыханьем ее не убит
Отпущенный в небо землею.
Тень
Звала тебя, а ты не приходил.
И правда, дух, что мог ты мне ответить,
Блуждающий как тень среди могил?
Но даже среди них играют дети.
Им наплевать, они защищены
Своей игрой, своей особой верой,
Они не слышат этой тишины
И рвут цветы у ног старухи в сером.
Им смерть скучна нечестною игрой,
Ей не подняться после слов «я умер»,
Она в кругу смеющихся изгой
И за столом азартных бледный шулер.
И правда, дух, ты оттого незрим,
Что, глядя на тебя, увял любой бы.
И на краю мы всё еще хотим
И красных роз, и музыки запойной.
Рассвет
Казалось бы, ну что ворона? –
Что нет ее, что есть она.
А это птичья оборона,
Зевнешь – и хлынет тишина
Из всех щелей и закоулков.
Тут крик летит над головой,
И ты выходишь на прогулку,
Слегка примятый, но живой,
В пути обдумывая чудо,
Спасенный, как почти что Рим.
И вечный «кар» гремит повсюду
Над спящим городом моим.
Наташка. опять стописят перлов в одной публикации.. так, как ты, не пишет в принципе никто. и практически каждая строфа- шедевр. как тебе это удается? типо, проснулась, клубок шедевров размотала, и последних кучу прямо в ленту? неэкономная ты))) уже поодиночке баллов набрала б ох..лиарды.
впрочем, о чем это я. Стихи твои волшебны и неподражаемы, спасибо, что вернулась. навеки твоя я.
Ириш)) всё немного наоборот, но все равно жутко приятно
Решетория как раз потому, что здесь не нужно ходить парадом, когда думаешь уже ничего не писать
это из того, что набралось самотеком, ну, оно всегда где-то по капле натекает, может, что-то и выживет, пока черновик
рада тебе очень
Блистательно! Особенно отмечу первую часть, где одно-двух-трёх-стишия. Восторг. Особенно про дом и холмы. Настолько это мне близко)
Большое спасибо!
Спасибо, неожиданно про дом и холмы - мне-то тоже близко), но все время хотела его убрать как несущественный. Теперь оставлю.
ПС песню, конечно, слушала, потому и отзыв не заржавел)
Видите ли, для нашего города это ОЧЕНЬ актуальная тема. Так что прямо философически и в тачку. То есть в тыкву. То бишь в точку)
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Небо.
Горы.
Небо.
Горы.
Необъятные просторы с недоступной высоты. Пашни в шахматном порядке, три зеленые палатки, две случайные черты. От колодца до колодца желтая дорога вьется, к ней приблизиться придется - вот деревья и кусты. Свист негромкий беззаботный, наш герой, не видный нам, движется бесповоротно. Кадры, в такт его шагам, шарят взглядом флегматичным по окрестностям, типичным в нашей средней полосе. Тут осина, там рябина, вот и клен во всей красе.
Зелень утешает зренье. Монотонное движенье даже лучше, чем покой, успокаивает память. Время мерится шагами. Чайки вьются над рекой. И в зеленой этой гамме...
- Стой.
Он стоит, а оператор, отделяясь от него, методично сводит в кадр вид героя своего. Незавидная картина: неопрятная щетина, второсортный маскхалат, выше меры запыленный. Взгляд излишне просветленный, неприятный чем-то взгляд.
Зритель видит дезертира, беглеца войны и мира, видит словно сквозь прицел. Впрочем, он покуда цел. И глухое стрекотанье аппарата за спиной - это словно обещанье, жизнь авансом в час длиной. Оттого он смотрит чисто, хоть не видит никого, что рукою сценариста сам Господь хранит его. Ну, обыщут, съездят в рожу, ну, поставят к стенке - все же, поразмыслив, не убьют. Он пойдет, точней, поедет к окончательной победе...
Впрочем, здесь не Голливуд. Рассуждением нехитрым нас с тобой не проведут.
Рожа.
Титры.
Рожа.
Титры.
Тучи по небу плывут.
2.
Наш герой допущен в банду на урезанных правах. Банда возит контрабанду - это знаем на словах. Кто не брезгует разбоем, отчисляет в общий фонд треть добычи. Двое-трое путешествуют на фронт, разживаясь там оружьем, камуфляжем и едой. Чужд вражде и двоедушью мир общины молодой.
Каждый здесь в огне пожарищ многократно выживал потому лишь, что товарищ его спину прикрывал. В темноте и слепоте мы будем долго прозябать... Есть у нас, однако, темы, что неловко развивать.
Мы ушли от киноряда - что ж, тут будет череда экспозиций то ли ада, то ли страшного суда. В ракурсе, однако, странном пусть их ловит объектив, параллельно за экраном легкий пусть звучит мотив.
Как вода течет по тверди, так и жизнь течет по смерти, и поток, не видный глазу, восстанавливает мир. Пусть непрочны стены храма, тут идет другая драма, то, что Гамлет видит сразу, ищет сослепу Шекспир.
Вечер.
Звезды.
Синий полог.
Пусть не Кубрик и не Поллак, а отечественный мастер снимет синий небосклон, чтоб дышал озоном он. Чтоб душа рвалась на части от беспочвенного счастья, чтоб кололи звезды глаз.
Наш герой не в первый раз в тень древесную отходит, там стоит и смотрит вдаль. Ностальгия, грусть, печаль - или что-то в том же роде.
Он стоит и смотрит. Боль отступает понемногу. Память больше не свербит. Оператор внемлет Богу. Ангел по небу летит. Смотрим - то ль на небо, то ль на кремнистую дорогу.
Тут подходит атаман, сто рублей ему в карман.
3.
- Табачку?
- Курить я бросил.
- Что так?
- Смысла в этом нет.
- Ну смотри. Наступит осень, наведет тут марафет. И одно у нас спасенье...
- Непрерывное куренье?
- Ты, я вижу, нигилист. А представь - стоишь в дозоре. Вой пурги и ветра свист. Вахта до зари, а зори тут, как звезды, далеки. Коченеют две руки, две ноги, лицо, два уха... Словом, можешь сосчитать. И становится так глухо на душе, твою, блин, мать! Тут, хоть пальцы плохо гнутся, хоть морзянкой зубы бьются, достаешь из закутка...
- Понимаю.
- Нет. Пока не попробуешь, не сможешь ты понять. Я испытал под огнем тебя. Ну что же, смелость - тоже капитал. Но не смелостью единой жив пожизненный солдат. Похлебай болотной тины, остуди на льдине зад. Простатиты, геморрои не выводят нас из строя. Нам и глист почти что брат.
- А в итоге?
- Что в итоге? Час пробьет - протянешь ноги. А какой еще итог? Как сказал однажды Блок, вечный бой. Покой нам только... да не снится он давно. Балерине снится полька, а сантехнику - говно. Если обратишь вниманье, то один, блин, то другой затрясет сквозь сон ногой, и сплошное бормотанье, то рычанье, то рыданье. Вот он, братец, вечный бой.
- Страшно.
- Страшно? Бог с тобой. Среди пламени и праха я искал в душе своей теплую крупицу страха, как письмо из-за морей. Означал бы миг испуга, что жива еще стезя...
- Дай мне закурить. Мне...
- Туго? То-то, друг. В бою без друга ну, практически, нельзя. Завтра сходим к федералам, а в четверг - к боевикам. В среду выходной. Авралы надоели старикам. Всех патронов не награбишь...
- И в себя не заберешь.
- Ловко шутишь ты, товарищ, тем, наверно, и хорош. Славно мы поговорили, а теперь пора поспать. Я пошел, а ты?
- В могиле буду вволю отдыхать.
- Снова шутишь?
- Нет, пожалуй.
- Если нет, тогда не балуй и об этом помолчи. Тут повалишься со стула - там получишь три отгула, а потом небесный чин даст тебе посмертный номер, так что жив ты или помер...
- И не выйдет соскочить?
- Там не выйдет, тут - попробуй. В добрый час. Но не особо полагайся на пейзаж. При дворе и на заставе - то оставят, то подставят; тут продашь - и там продашь.
- Я-то не продам.
- Я знаю. Нет таланта к торговству. Погляди, луна какая! видно камни и траву. Той тропинкой близко очень до Кривого арыка. В добрый час.
- Спокойной ночи. Может, встретимся.
- Пока.
4.
Ночи и дни коротки - как же возможно такое? Там, над шуршащей рекою, тают во мгле огоньки. Доски парома скрипят, слышится тихая ругань, звезды по Млечному кругу в медленном небе летят. Шлепает где-то весло, пахнет тревогой и тиной, мне уже надо идти, но, кажется, слишком светло.
Контуром черным камыш тщательно слишком очерчен, черным холстом небосвод сдвинут умеренно вдаль, жаворонок в трех шагах как-то нелепо доверчив, в теплой и мягкой воде вдруг отражается сталь.
Я отступаю на шаг в тень обессиленной ивы, только в глубокой тени мне удается дышать. Я укрываюсь в стволе, чтоб ни за что не смогли вы тело мое опознать, душу мою удержать.
Ибо становится мне тесной небес полусфера, звуки шагов Агасфера слышу в любой стороне. Время горит, как смола, и опадают свободно многия наши заботы, многия ваши дела.
Так повзрослевший отец в доме отца молодого видит бутылочек ряд, видит пеленок стопу. Жив еще каждый из нас. В звуках рождается слово. Что ж ты уходишь во мглу, прядь разминая на лбу?
В лифте, в стоячем гробу, пробуя опыт паденья, ты в зеркалах без зеркал равен себе на мгновенье. Но открывается дверь и загорается день, и растворяешься ты в спинах идущих людей...
5.
Он приедет туда, где прохладные улицы, где костел не сутулится, где в чешуйках вода. Где струится фонтан, опадая овалами, тает вспышками алыми против солнца каштан.
Здесь в небрежных кафе гонят кофе по-черному, здесь Сезанн и Моне дышат в каждом мазке, здесь излом кирпича веет зеленью сорною, крыши, шляпы, зонты отступают к реке.
Разгорается день. Запускается двигатель, и автобус цветной, необъятный, как мир, ловит солнце в стекло, держит фары навыкате, исчезая в пейзаже, в какой-то из дыр.
И не надо твердить, что сбежать невозможно от себя, ибо нету другого пути, как вводить и вводить - внутривенно, подкожно этот птичий базар, этот рай травести.
Так давай, уступи мне за детскую цену этот чудный станок для утюжки шнурков, этот миксер, ничто превращающий в пену, этот таймер с заводом на пару веков.
Отвлеки только взгляд от невнятной полоски между небом и гаснущим краем реки. Серпантин, а не серп, и не звезды, а блёстки пусть нащупает взгляд. Ты его отвлеки -
отвлеки, потому что татары и Рюрик, Киреевский, Фонвизин, Сперанский, стрельцы, ядовитые охра и кадмий и сурик, блядовитые дети и те же отцы, Аввакум с распальцовкой и Никон с братвою, царь с кошачьей башкой, граф с точеной косой, три разбитых бутылки с водою живою, тупорылый медведь с хитрожопой лисой, Дима Быков, Тимур - а иначе не выйдет, потому что, браток, по-другому нельзя, селезенка не знает, а печень не видит, потому что генсеки, татары, князья, пусть я так не хочу, а иначе не слышно.
Пусть иначе не слышно - я так не хочу. Что с того, что хомут упирается в дышло? Я не дышлом дышу. Я ученых учу.
Потому что закат и Георгий Иванов. И осталось одно - плюнуть в Сену с моста. Ты плыви, мой плевок, мимо башенных кранов, в океанские воды, в иные места...
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.