Пока летит снаряд из жерла и до смерти
В оврагах и кустах дрожат, пугаясь, черти,
И Солнце жмурится, очки надвинув туч,
И мухи не жужжат у грязных трупных куч.
Оглохшая Земля (лицо одни воронки)
Лежит на берегу восставшей речки Конки
И силится прикрыть руками вишен лоно.
А злобная Война, как старая ворона,
Накаркала беды три короба, три воза,
В петлице у неё кровит разрыва роза,
Хохочет и поёт, и на костях танцует
И Бога острым словом поминает всуе.
Обычно мне хватает трёх ударов.
Второй всегда по пальцу, бляха-муха,
а первый и последний по гвоздю.
Я знаю жизнь. Теперь ему висеть
на этой даче до скончанья века,
коробиться от сырости, желтеть
от солнечных лучей и через год,
просроченному, сделаться причиной
неоднократных недоразумений,
смешных или печальных, с водевильным
оттенком.
Снять к чертям — и на растопку!
Но у кого поднимется рука?
А старое приспособленье для
учёта дней себя ещё покажет
и время уместит на острие
мгновения.
Какой-то здешний внук,
в летах, небритый, с сухостью во рту,
в каком-нибудь две тысячи весёлом
году придёт со спутницей в музей
(для галочки, Европа, как-никак).
Я знаю жизнь: музей с похмелья — мука,
осмотр шедевров через не могу.
И вдруг он замечает, бляха-муха,
охотников. Тех самых. На снегу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
