Крылышки, крылышки бабочек мёртвых
пальцами, пальцами грубыми стёрты.
Чёрствыми чувствами, чёртовой дюжиной,
суженной чресла до смерти мне ссужены.
Вот и воздушество сумраком смятое
святость разбило, растёрло на атомы,
тьмою безжалостной светом развеяло,
злобу бездонную в сердце посеяло.
Вызрело лето и звёзды развесило,
Что же пишу я об этом невесело?
Бабочки намертво к небу пришпилены
Лапками тучу щекочут бессильными.
Стёртые, стёртые крылья прозрачные
душу измучили думами мрачными,
пали за далью падалью замертво,
закостенели прибитые памятью…
Спать, рождественский гусь,
отвернувшись к стене,
с темнотой на спине,
разжигая, как искорки бус,
свой хрусталик во сне.
Ни волхвов, ни осла,
ни звезды, ни пурги,
что младенца от смерти спасла,
расходясь, как круги
от удара весла.
Расходясь будто нимб
в шумной чаще лесной
к белым платьицам нимф,
и зимой, и весной
разрезать белизной
ленты вздувшихся лимф
за больничной стеной.
Спи, рождественский гусь.
Засыпай поскорей.
Сновидений не трусь
между двух батарей,
между яблок и слив
два крыла расстелив,
головой в сельдерей.
Это песня сверчка
в красном плинтусе тут,
словно пенье большого смычка,
ибо звуки растут,
как сверканье зрачка
сквозь большой институт.
"Спать, рождественский гусь,
потому что боюсь
клюва - возле стены
в облаках простыни,
рядом с плинтусом тут,
где рулады растут,
где я громко пою
эту песню мою".
Нимб пускает круги
наподобье пурги,
друг за другом вослед
за две тысячи лет,
достигая ума,
как двойная зима:
вроде зимних долин
край, где царь - инсулин.
Здесь, в палате шестой,
встав на страшный постой
в белом царстве спрятанных лиц,
ночь белеет ключом
пополам с главврачом
ужас тел от больниц,
облаков - от глазниц,
насекомых - от птиц.
январь 1964
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
