От подошв и камней отстают параллели, как пух.
Марганцовочный мох, на котором пять точек – от шага…
Светлячок, отслоившись от камня, вне кадра потух,
но в зрачках потихоньку зачем-то пытается шамкать.
Не вспугни его словом! – как воздух – с плеча сарафан,
как колени колонии – пластик, зажатый в коленях…
Южносочные звёзды, задумчивой тьмы острова,
нарисуют сквозь пот на щеках светлячковую пену.
Прогореть, промерцать! – то – чешуйкой в велюре волны,
то – укусом в морщинистых выемках царственной тверди…
…Мы шершаво молчим друг о друга, как те валуны,
летаргически спящие в лоне песочных конвертов
боспорийского индекса – генные письма без слов,
что в широтах посеверней в костную пыль отгорели…
В наших смуглых телах ветер гонит венозную соль
по индиговым руслам, по тонким земным параллелям,
от которых отстали когда-то безумно давно,
забежав в безнадёжно перфектный перцовый футурум…
Это – пик, это – центр, это – пульс, это – высшее дно
для двух мяс безъязыких, для двух зарифмованных шкурок.
Нас за шкирку, как щупленьких кошек, берёт Митридат,
затыкая два рта сургучом из небесной кисеи.
И мой голос, пробитый стрелой из чужих скифиад,
распрозраченным адом по травам плывёт в скифиссею…
Голое тело, бесполое, полое, грязное
В мусорный ящик не влезло — и брошено около.
Это соседи, отъезд своей дочери празднуя,
Выперли с площади куклу по кличке Чукоккала.
Имя собачье её раздражало хозяина.
Ладно бы Катенька, Машенька, Лизонька, Наденька...
Нет ведь, Чукоккалой, словно какого татарина,
Дочка звала её с самого детского садика.
Выросла дочка. У мужа теперь в Лианозове.
Взять позабыла подругу счастливого времени
В дом, где супруг её прежде играл паровозами
И представлялся вождём могиканского племени.
Голая кукла Чукоккала мёрзнет на лестнице.
Завтра исчезнет под влажной рукою уборщицы.
Если старуха с шестого — так та перекрестится.
А молодая с девятого — и не поморщится.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
