Душа просила перемен,
но так, чтоб телу не по роже.
Хотя и это перемены тоже,
Но с фонарем в новьё не гоже,
Другим путь освещают всё же,
ведь мы не оли… ли-гофрен?
Да... так. Хотим мы перемен!
Когда меняется быстрее, кричим:
"Не надо! Все вернуть!"
Мы были младше и добрее,
и светел был наш путь.
И мы почти постигли суть.
...Неправда.
Путь предначертан, не изменишь.
Запомнишь в сотый раз другим,
грязь отойдет в густые тени -
все вспомним, перепишем, сохраним.
...Уже неправду.
Вот перемен пронесся ветер.
Переписал, перелистав.
Те взрослые, что были дети,
статьи узнали и устав.
Наш путь тернист, но все же светел?
Нам светит... верная звезда?
Где правда?
...Со звездой ушла.
Душа просила: без измен,
без боли, без огласки громкой
позволь мне среди этих стен,
которые построил только,
покойно, не желая зла,
прожить-дожить, что там осталось?
Ведь наша жизнь - такая малость
на фоне переписи лет.
...Так нет?
Сожгли себя почти дотла,
Догнать сложнее, чем догнаться,
А переменам несть числа…
И нежелание меняться
нас превращает тихо в тлен -
Я принял смерть от перемен.
...Вот это… дзен…
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...
Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь - где-то там на полигоне
Два клоуна засели - Бим и Бом,
И в ход пошли гребенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
- До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.
Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет -
Самой природы вечный меньшевик.
И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...
Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...
Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать -
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги,
Чтоб я теперь их предал?
Мы умрем как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы - до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам - себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверек в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
- Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно - поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает -
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.
Май - 4 июня 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
