У тебя, бедненького, дела!
А меня вывели до угла,
Прямо в чем матушка родила,
И предали в темя.
Аня Санина
… и были меридианы – мамайский член.
Экватор был – хиросима.
Бог корректировал землю каранда-чем.
Был красный его – синим
на красном, на иорданско-закатном, на
щекочущей грунт подливе –
с потопом блудила китовая глубина
цвета гниющей сливы.
Чернил не хватит. Боже, подай же нам днесь чернил
и корректурных знаков,
вил, что чертили бы «завтра» внутри бахил,
всхлипывающих «под закусь»
грязи комков в мутной живой воде,
ила, рачков червивых… –
вилы, в зрачках мелькающие аптек,
скажите: чьи вы?
Вилы наперевес – идёт – ползком –
землю целуя в тридцать
(в уме четыре) норы морщин, в гром
ядер, – угрюмый рыцарь
ордена сладоречия в уголке
рта-проволоки, рта-раны, –
у него ртов полон, поди, пакет –
рваный-рваный!
У него слов полон, поди, карман,
поцелуйных камней – тыща…
У него на макушке змеится седисто пьянь.
Он подкрадывается.
Он – ищет…
На волне ада, на звоне подкованных бубенцами пят –
куда ты
дойдёшь, повелитель сдохших в яйце совят,
предатель?
Золото твоего гласа, серебро бубенцов, медь
ртутная поцелуев,
имени невидимка, что бьёт, как плеть, –
упоминаю вас всуе.
Сколько вас? Тыща? Туча? Тьма? Рать?
Ядовы мои блохи,
каждого обнимаю с натужным «брат»,
всякого нарицаю – богом, –
рвите! Предайте! Выдавите из пор
вашего по-ту-земья!
Воском не отгораживаю ваш хор.
С губ не стираю семя.
Не говорю: «Караул-помоги-мон-дье! Это ж не те!
Бензину б!»
Всех нарисую на боговой темноте –
всех, предававших в спину –
самым певуче-чернильным, как бог хотел,
потом и кровью пропахшим красивым синим…
Зверинец коммунальный вымер.
Но в семь утра на кухню в бигуди
Выходит тетя Женя и Владимир
Иванович с русалкой на груди.
Почесывая рыжие подмышки,
Вития замороченной жене
Отцеживает свысока излишки
Премудрости газетной. В стороне
Спросонья чистит мелкую картошку
Океанолог Эрик Ажажа -
Он только из Борнео.
Понемножку
Многоголосый гомон этажа
Восходит к поднебесью, чтобы через
Лет двадцать разродиться наконец,
Заполонить мне музыкою череп
И сердце озадачить.
Мой отец,
Железом завалив полкоридора,
Мне чинит двухколесный в том углу,
Где тримушки рассеянного Тёра
Шуршали всю ангину. На полу -
Ключи, колеса, гайки. Это было,
Поэтому мне мило даже мыло
С налипшим волосом...
У нас всего
В избытке: фальши, сплетен, древесины,
Разлуки, канцтоваров. Много хуже
Со счастьем, вроде проще апельсина,
Ан нет его. Есть мненье, что его
Нет вообще, ах, вот оно в чем дело.
Давай живи, смотри не умирай.
Распахнут настежь том прекрасной прозы,
Вовеки не написанной тобой.
Толпою придорожные березы
Бегут и опрокинутой толпой
Стремглав уходят в зеркало вагона.
С утра в ушах стоит галдеж ворон.
С локомотивом мокрая ворона
Тягается, и головной вагон
Теряется в неведомых пределах.
Дожить до оглавления, до белых
Мух осени. В начале букваря
Отец бежит вдоль изгороди сада
Вслед за велосипедом, чтобы чадо
Не сверзилось на гравий пустыря.
Сдается мне, я старюсь. Попугаев
И без меня хватает. Стыдно мне
Мусолить малолетство, пусть Катаев,
Засахаренный в старческой слюне,
Сюсюкает. Дались мне эти черти
С ободранных обоев или слизни
На дачном частоколе, но гудит
Там, за спиной, такая пропасть смерти,
Которая посередине жизни
Уже в глаза внимательно глядит.
1981
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
