журавли, набившись в вагоны,
рассчитываются на первый-тысячный
последний раскрывает крылья и
ищет точки
изогнутый, словно хвостик запятой, клюв
запинается
прежде чем
шепнуть небу
прямо в ушную раковину
не
бой
ся
……
нам с неба давно не давали ни писем, ни предписаний
даже письменность потихоньку вымирает
крючки ржавеют
округлости обнуляются
поверхности худеют
ливни шлифуют зарубки на чёрно-белом
с неба
не доносится даже шёпота
а вдруг
большой пёс
поднимется по журавлиной лестнице
упрётся передними лапами
в звёздную сетку
и будет грызть рожки
белому полумесяцу
заблудившемуся в чёрной миске?
на несколько ступеней ниже
серые аисты уносят стариков в их личное загорье
седые аисты возвращаются с мифом в клюве
миф медленно бьётся ниже желудка
и давит на бёдра
когда-то придёт и его время…
…Господи, хоть бы поскорее!
Господи, хоть бы не слишком скоро!
разинутые рты глотают небо
а там
молча крепят
прозрачные бирки
к стопам младенцев
и на них не проступает
ни
одного
знака
познакомься
это – дрожащие ж/д, жарящиеся
в жёлтых лучах солнца
это – дребезжание, наполняющее
почки и селезёнку
это – бесшабашная вибрация
тёмного и светлого
лимонная цветомузыка
на диско птицеобразных
плавучая платформа танцпола
пощёлкивающие в такт старого твиста клювы
алые танкетки бумажно-блёклых журавликов
залитых рассветным лимонадом
это – безвременье
без-звучие
бес-страшие
вибрирующий воздух
сирен –евые ультразвуки
непростроченные рубахи крыльев
накрывающие нам уши
белым манным облаком…
эта перекличка
звучит с востока на восход
с заката на запад
от южного угля до северных уголков
но каждый раз
клюв тысячного
отказывается называть
свой персональный номер…
и кто-то сердится
кто-то, сидящий над облаками
болтает ногами
сплёвывает шелуху манных семечек
отбрасывает прозрачные бирки
вычёркивает очередные крючки
из нижнего обихода
небо молчит
облизывая землю
тёплым шершавым языком
с царапинками от клювов
белых танцующих птиц
умоляющих
не-
бо-
яться
Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след.
Дуб годится на паркет, — так ведь нет:
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили те дубы на гробы.
Распрекрасно жить в домах на куриных на ногах,
Но явился всем на страх вертопрах!
Добрый молодец он был, ратный подвиг совершил —
Бабку-ведьму подпоил, дом спалил!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Здесь и вправду ходит кот, как направо — так поет,
Как налево — так загнет анекдот,
Но ученый сукин сын — цепь златую снес в торгсин,
И на выручку один — в магазин.
Как-то раз за божий дар получил он гонорар:
В Лукоморье перегар — на гектар.
Но хватил его удар. Чтоб избегнуть божьих кар,
Кот диктует про татар мемуар.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Тридцать три богатыря порешили, что зазря
Берегли они царя и моря.
Каждый взял себе надел, кур завел и там сидел
Охраняя свой удел не у дел.
Ободрав зеленый дуб, дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп стал и груб.
И ругался день-деньской бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой под Москвой.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
А русалка — вот дела! — честь недолго берегла
И однажды, как смогла, родила.
Тридцать три же мужика — не желают знать сынка:
Пусть считается пока сын полка.
Как-то раз один колдун - врун, болтун и хохотун, —
Предложил ей, как знаток бабских струн:
Мол, русалка, все пойму и с дитем тебя возьму.
И пошла она к нему, как в тюрьму.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Бородатый Черномор, лукоморский первый вор —
Он давно Людмилу спер, ох, хитер!
Ловко пользуется, тать тем, что может он летать:
Зазеваешься — он хвать — и тикать!
А коверный самолет сдан в музей в запрошлый год —
Любознательный народ так и прет!
И без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь.
Ох, скорей ему накличь паралич!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Нету мочи, нету сил, — Леший как-то недопил,
Лешачиху свою бил и вопил:
– Дай рубля, прибью а то, я добытчик али кто?!
А не дашь — тогда пропью долото!
– Я ли ягод не носил? — снова Леший голосил.
– А коры по сколько кил приносил?
Надрывался издаля, все твоей забавы для,
Ты ж жалеешь мне рубля, ах ты тля!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
И невиданных зверей, дичи всякой — нету ей.
Понаехало за ней егерей.
Так что, значит, не секрет: Лукоморья больше нет.
Все, о чем писал поэт, — это бред.
Ну-ка, расступись, тоска,
Душу мне не рань.
Раз уж это присказка —
Значит, дело дрянь.
1966
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
