Пустота фрагментарно разбросана между деревьев.
Лес топорщится и прорастает в пространство, насквозь
Продирая пласт нижний, впиваясь верхушками в верхний,
Не давая вращаться Земле, тормозя эту ось,
И, остыв, застывает. А серый покров облаков
Вдаль течёт, истекая из раны седыми ветрами
По поверхности - от середины до самых окраин
Неизвестной по картам, ничьей стороны дураков.
Зимний воздух пластами скрипит по верхушкам деревьев,
На ветвях рассыпаясь в бесцветный пустой порошок.
И последние листья висят бунтарями на реях,
И глядят на своих у корней, ощущая лишь шок.
И шуршат напоследок. А саван седых облаков -
Позаброшенный и комковато закиснувший войлок,
Пропитавшийся стылой водой, обернувшейся пойлом -
Вдаль течёт, покрывая ветрами страну дураков.
Прорастают спонтанно из леса косые тропинки,
Лёд бугрится по ним. Пустота, оступаясь, скользит
И неловко в снег валится, медленно на половинки
Расщепляясь стволами; и спит, извалявшись в грязи,
И молчит, и дробится ещё. А покров облаков
Расползается в стороны, сам же себя и латая.
И по небу влачась, та бессмертная блеклая стая
Вдаль несёт устаревшую весть о стране дураков.
II
За околицей скучного леса, на дальности взгляда,
Безразличного к трещинам на перемёрзлых стволах,
Возвышались цветные громады гигантского града.
Там всё знали давно о самих о себе, дураках.
Штукатурка и мел осыпались со стен после стройки.
Паутина из трещин, ветвясь, по бетону ползла.
И стояли в грязи проржавелые старые койки,
И скрипели натужно в осколках пивного стекла.
В этом городе люди когда-то рождались и были,
Но в процессе случайно со всем окруженьем слились
Так успешно, что если пройти даже многие мили,
Не понять всё равно, где осталась разумная жизнь:
Где человек, а где парк; где фонарь, а где юность;
Где ржавый автомобиль, а где просто дурак...
Между домами прямились проспекты как струны -
Всё остальное кривилось, всё как-то не так.
Эти люди врастали как плесень в глубины веков,
А из окон топорщился сонм тараканьих усов...
Задержавшись немного над градом, покров облаков
Развернулся обратно и скрылся в глубинах лесов.
Спать, рождественский гусь,
отвернувшись к стене,
с темнотой на спине,
разжигая, как искорки бус,
свой хрусталик во сне.
Ни волхвов, ни осла,
ни звезды, ни пурги,
что младенца от смерти спасла,
расходясь, как круги
от удара весла.
Расходясь будто нимб
в шумной чаще лесной
к белым платьицам нимф,
и зимой, и весной
разрезать белизной
ленты вздувшихся лимф
за больничной стеной.
Спи, рождественский гусь.
Засыпай поскорей.
Сновидений не трусь
между двух батарей,
между яблок и слив
два крыла расстелив,
головой в сельдерей.
Это песня сверчка
в красном плинтусе тут,
словно пенье большого смычка,
ибо звуки растут,
как сверканье зрачка
сквозь большой институт.
"Спать, рождественский гусь,
потому что боюсь
клюва - возле стены
в облаках простыни,
рядом с плинтусом тут,
где рулады растут,
где я громко пою
эту песню мою".
Нимб пускает круги
наподобье пурги,
друг за другом вослед
за две тысячи лет,
достигая ума,
как двойная зима:
вроде зимних долин
край, где царь - инсулин.
Здесь, в палате шестой,
встав на страшный постой
в белом царстве спрятанных лиц,
ночь белеет ключом
пополам с главврачом
ужас тел от больниц,
облаков - от глазниц,
насекомых - от птиц.
январь 1964
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
