…а казалось, в Зимбабве ничуть не редеет листва,
комары только жалят лодыжки до дырок в печёнке.
Там крупицы Виктории вальсы танцуют: раз-два-…
и фламинго роняют из маток сопливых птенчонков.
Там в ущельях ущелья души, обнажившись от сих
до ложбинок, царапнутых мягким чебуку – в нокдаун –
кувыркаются, сотню дрожаний, наивно-простых,
открывая, хотя до того их не знали годами.
Ионеску табун носорогов, чернее, чем Аф…,
на помывку ведёт к Лимпопо и их гладит по попкам,
и парит над рекой, как туман, чернозубый шаман,
улыбаясь чужинцам, в кой-сон возмутительно робким.
Нам не снилось Зимбабве – лишь рык леопардовых мод,
мордобои, припадки, сафари воров и вороньи
калькуляторы, вшитые в мёд телефонных немот,
вальпургиевы ночи на горьких руинах Вероны,
пересказы романов, которых писать ни к чему,
простотамность не связанных общим дыханьем отелей,
смуглый бог, выдающий за счастья пакет шаурму,
автомат, угрожающий выстрелить чеки отдельно…
Только знаешь, однажды, в колени зажав простыню,
отстранив через силу похабный дайл-ап косолапый,
я пойму, что устала снотворным в экране тонуть,
приземляясь, как кошка, на боль нецелованных лапок.
Протяну руку дому, что дохнет от вальсиков свай,
благородно дарившему мне право бегства на шлюпке.
И тебе напишу: шелушится в Зимбабве листва
и фламинго с неистовой лёгкостью давят скорлупки
нерождённых птенцов.
Это всё.
От отца мне остался приёмник — я слушал эфир.
А от брата остались часы, я сменил ремешок
и носил, и пришла мне догадка, что я некрофил,
и припомнилось шило и вспоротый шилом мешок.
Мне осталась страна — добрым молодцам вечный наказ.
Семерых закопают живьём, одному повезёт.
И никак не пойму, я один или семеро нас.
Вдохновляет меня и смущает такой эпизод:
как Шопена мой дед заиграл на басовой струне
и сказал моей маме: «Мала ещё старших корить.
Я при Сталине пожил, а Сталин загнулся при мне.
Ради этого, деточка, стоило бросить курить».
Ничего не боялся с Трёхгорки мужик. Почему?
Потому ли, как думает мама, что в тридцать втором
ничего не бояться сказала цыганка ему.
Что случится с Иваном — не может случиться с Петром.
Озадачился дед: «Как известны тебе имена?!»
А цыганка за дверь, он вдогонку а дверь заперта.
И тюрьма и сума, а потом мировая война
мордовали Ивана, уча фатализму Петра.
Что печатными буквами писано нам на роду —
не умеет прочесть всероссийский народный Смирнов.
«Не беда, — говорит, навсегда попадая в беду, —
где-то должен быть выход». Ба-бах. До свиданья, Смирнов.
Я один на земле, до смешного один на земле.
Я стою как дурак, и стрекочут часы на руке.
«Береги свою голову в пепле, а ноги в тепле» —
я сберёг. Почему ж ты забыл обо мне, дураке?
Как юродствует внук, величаво немотствует дед.
Умирает пай-мальчик и розгу целует взасос.
Очертанья предмета надёжно скрывают предмет.
Вопрошает ответ, на вопрос отвечает вопрос.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
