…а танки шли, потупив стиль,
с плохой осанкой, как осадки…
зажатые меж сотней сцилл,
берущих силы вместо взятки,
но не пускающих, мы, на
я-ты делённые, смотрели,
как кто-то танки разминал
на мониторной акварели,
как для-любовный пятачок
«зеро» во вражий сектор газа
переходил, как ни о чём
трепалась пара водолазов,
удивших в прошлолетье нас,
но подцепивших только вирус…
…а танки шли почти что в пляс.
слова, в прикупленных на вырост
мантильях, вилы обнажив,
бросались друг на друга, будто
солдаты…
бинт.
пинцет.
зажим.
тональный.
центнер белой пудры.
газета.
зеркальце «ты всех,
кого в сравненьях оболгали…»
мы пересказывали снег –
и снег пошёл в полуфинале.
неявка слов. неявка войск.
техпораженье сборных (обе…)
банальных холодов блокпост
не одолел любви микробик.
***
«До свидания» –
единственное, что может выговорить звукоизоляция –
другому не учили.
Впрочем, кто сейчас что-то учит?
Когда он ушёл, ты расчёсывала
межстрелочные полоски пальцами.
Вздрагивала: тучи.
Холодные.
Можно разминать матами альматросными.
Можно – подстилать под попу (вот только бы всё ж заранее…)
Девочка с мандаринами.
Девочка с папиросками.
Девочка протаранена
досвиданьями.
Пластиковые рыбы в её аквариуме,
железобетонные конструкции её «стиля»
вальсирующая под языком пилюлька валиума,
руки, познающие температуру больных рептилий,
но самое главное – звукоизоляция,
нарушаемая формулой бабла в исполнении злых таксистов, –
такой свинцовый столб не способны выдержать ни одни человечьи плечи…
Девочка не дрожит.
В занудном квартале
левобережной сиськи –
багдадское спокойствие
нетронутой битые сутки
тарелки гречки.
***
букмекер советовал поставить на два
бог предлагал повесить табличку «не беспокоить»
некролога
не будет
можешь стучать в жестяное ведро кулаком
можешь сетовать в своей летяной берлоге
лучше – не париться
ты никогда не рифмовался ни с одной из рыб
ты вообще ни с кем никогда не рифмовался
букмекер ошибся
букмекер говорит: виноват грипп
и переливает выручку у слепого окошка кассы
в пластиковый стаканчик
из старой армейской фляги
ты отказываешься от воблы
потом – возвращаешься в своё заветное «не беспокоить» –
психиатрический самоконцентрационный лагерь
правда, ты ешё не понимаешь, что это такое
***
мытый до скрипа хобот, нежные свинки ушки –
такой запасной мурзилка, такой молодец-лазутчик…
чинила тебе «хустынкы», работала безделушкой,
лежала отрезком длинным меж голодом и получкой,
меж холодом и синдромом хомы, что не верит в «хуже»,
меж ландышем и гондоном, меж сумерками и лампой…
шипел домовой в розетке, барахтались звёзды в луже,
моя заводная кошка усиленно мыла лапки,
пророча (о ужас!) гостя – отксеренные приходы,
замызганные ботинки, забрызганные подушки…
я больше не помню, где ты,
я больше не знаю, кто ты,
я утром целую в губы
петрушку
***
процеживая сквозь ситечко фильтра меняющий русла воздух,
запечатывая в пододеяльник заменитель томного аппетита,
девочка неожиданно обнаруживает себя возле
бога, сжимающего в руках бейсбольную биту
девочка говорит себе: «наконец-то – пародия на угрозу.
встать. подобрать волосы. захватить пару мидий с пляжа.
вытравить смех из памяти. вытравить из памяти всю глюкозу.
вытравить из памяти все романтические ассабляжи,
не характерные для контемпорари. выдавить прыщик, свидетельствующий
о том, что тебя забросили. выжать сквозь зубы: выжить…
протереть розовые очки фиолетовой ветошью.
завинтить пару шурупов в протёки крыши.
осознать, что один плюс один складывается в один с четвертью,
которая не способна придвинуть к тебе надтреснутую кружку,
и что нелегал, случайно пригревшийся в твоём неуютном черепе,
оказался случайным вором, заглянувшим к тебе на тусклеющий блеск чекушки»
***
мой постаревший пятачок,
в пересечениях эвклида
прямая «плечико-плечо»
с прямой «зимбабве-антарктида»
в неуловимой точке ха
расходятся – кто вниз, кто ниже,
к тому, кто нам не потакал,
к тому, кто нас случайно выжал
из пальца, высосав до кро-
винтажный устаревший лепет…
мой беззастенчивый герой,
знакомый от ключей до клеток,
смотри, как рвутся узелки
фальшивых слов, ненужных действий,
как на далёкие пески
выходят то муму, то несси,
как тонут камни – не собрать
не верящим в надёжность ашдва-
очаровашки…
тёплый спрайт,
горячая, как в тифе, жажда,
сквозняк в оффлайне, алфавит
неутешающих случайных,
антитопорик, в кактус «врыт»,
слезоточиво-грустный чайник…
– так замирает метроном –
моя с горчинкой дольче вита с
тобой вчерашним…
прячься в нём.
свинья не выдаст
Словно пятна на белой рубахе,
проступали похмельные страхи,
да поглядывал косо таксист.
И химичил чего-то такое,
и почёсывал ухо тугое,
и себе говорил я «окстись».
Ты славянскими бреднями бредишь,
ты домой непременно доедешь,
он не призрак, не смерти, никто.
Молчаливый работник приварка,
он по жизни из пятого парка,
обыватель, водитель авто.
Заклиная мятущийся разум,
зарекался я тополем, вязом,
овощным, продуктовым, — трясло, —
ослепительным небом на вырост.
Бог не фраер, не выдаст, не выдаст.
И какое сегодня число?
Ничего-то три дня не узнает,
на четвёртый в слезах опознает,
ну а юная мисс между тем,
проезжая по острову в кэбе,
заприметит явление в небе:
кто-то в шашечках весь пролетел.
2
Усыпала платформу лузгой,
удушала духами «Кармен»,
на один вдохновляла другой
с перекрёстною рифмой катрен.
Я боюсь, она скажет в конце:
своего ты стыдился лица,
как писал — изменялся в лице.
Так меняется у мертвеца.
То во образе дивного сна
Амстердам, и Стокгольм, и Брюссель
то бессонница, Танька одна,
лесопарковой зоны газель.
Шутки ради носила манок,
поцелуй — говорила — сюда.
В коридоре бесился щенок,
но гулять не спешили с утра.
Да и дружба была хороша,
то не спички гремят в коробке —
то шуршит в коробке анаша
камышом на волшебной реке.
Удалось. И не надо му-му.
Сдачи тоже не надо. Сбылось.
Непостижное, в общем, уму.
Пролетевшее, в общем, насквозь.
3
Говори, не тушуйся, о главном:
о бретельке на тонком плече,
поведенье замка своенравном,
заточённом под коврик ключе.
Дверь откроется — и на паркете,
растекаясь, рябит светотень,
на жестянке, на стоптанной кеде.
Лень прибраться и выбросить лень.
Ты не знала, как это по-русски.
На коленях держала словарь.
Чай вприкуску. На этой «прикуске»
осторожно, язык не сломай.
Воспалённые взгляды туземца.
Танцы-шманцы, бретелька, плечо.
Но не надо до самого сердца.
Осторожно, не поздно ещё.
Будьте бдительны, юная леди.
Образумься, дитя пустырей.
На рассказ о счастливом билете
есть у Бога рассказ постарей.
Но, обнявшись над невским гранитом,
эти двое стоят дотемна.
И матрёшка с пятном знаменитым
на Арбате приобретена.
4
«Интурист», телеграф, жилой
дом по левую — Боже мой —
руку. Лестничный марш, ступень
за ступенью... Куда теперь?
Что нам лестничный марш поёт?
То, что лестничный всё пролёт.
Это можно истолковать
в смысле «стоит ли тосковать?».
И ещё. У Никитских врат
сто на брата — и чёрт не брат,
под охраною всех властей
странный дом из одних гостей.
Здесь проездом томился Блок,
а на память — хоть шерсти клок.
Заключим его в медальон,
до отбитых краёв дольём.
Боже правый, своим перстом
эти крыши пометь крестом,
аки крыши госпиталей.
В день назначенный пожалей.
5
Через сиваш моей памяти, через
кофе столовский и чай бочковой,
через по кругу запущенный херес
в дебрях черёмухи у кольцевой,
«Баней» Толстого разбуженный эрос,
выбор профессии, путь роковой.
Тех ещё виршей первейшую читку,
страшный народ — борода к бороде,
слух напрягающий. Небо с овчинку,
сомнамбулический ход по воде.
Через погост раскусивших начинку.
Далее, как говорится, везде.
Знаешь, пока все носились со мною,
мне предносилось виденье твоё.
Вот я на вороте пятна замою,
переменю торопливо бельё.
Радуйся — ангел стоит за спиною!
Но почему опершись на копьё?
1991
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
