Я как осеннее небо над тобой, сдерживаюсь, над твоим ртом, под твоим взглядом,
Я как туман, что сочиться во все ложбины, влажно скользя, оседая каплями на лепестках.
Ты как голое дерево под дождем, как трава, укрытая листопадом,
Царапаешь мои облака, безжалостно, срываешь дыханием иней на моих висках.
Запястья горячими потоками лавы, сквозь мои пальцы, вверх и обратно в мои ладони,
Как скованное цепями море, ты видишь, я уже не дышу, воздух сгорел, выпал осадком
На простыни, на голые плечи, видишь, нет больше звуков, мира никто не помнит.
Больше никто, ты, только ты. Верь мне, ответь мне, отдай без остатка.
Твое имя растекается по моим венам, взрывается болью, белой вспышкой в моих глазах,
Ты трепещешь забытым шелком на холодном ветру, пеленаешь меня водопадом своих волос.
Это слово дает ростки, наливается силой, созревает в твоих губах,
Осталось лишь пол удара маятника, только вечность, чтоб оно сорвалось.
Я как туман, как дым, над тобою тяжелым небом еле держу ливни,
тяжелые капли, что ищут выход, блуждают под моей кожей, превращаясь в пар.
я больше не продержусь, умоляю тебя, скажи мне…
и цепи роняют море, на тебя, размывая вечность, маятник пробил один удар.
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
