Манная каша - вязкая, липкая
В небе бездонном.
Город застыл шоколадными плитками
Микрорайонов.
Небо закинуло неводы синие,
Душу бередит,
А за стеклом покрываются инеем
Сны и соседи.
А за стеклом - превращения осени,
Метаморфозы.
Кроны деревьев подёрнуты проседью,
Первым морозом.
Лунный паук где-то выше над городом
Ткёт паутину,
Там, где холщовое небо распорото
Сталью старинной
Спутников древних, облизанных вечностью,
И МКС-а,
Там, где пути начинаются с млечности
Зимнего плеса.
Мы не поднимемся выше, чем хочется
Нам и не надо.
Видно надолго к седлу приторочены
Стольного града.
Вечер застыл, и почти что, как мёртвые
Улицы наши.
Утром на завтрак опять эта чёртова
Манная каша.
Очень тронуло. Не смысл, а звуки; Закружили, в небо унесли. Очень вкусно получилось по звуку. Умеете Вы готовить)))
Ну да, ну да, я в такой ритмике редко пишу. Спасибо вам.
"Мы не поднимемся выше, чем хочется
Нам и не надо..."
Или всё же надо?
не знаю, это ведь Ваше, стало быть Вам и решать ) а мне просто слова понравились
Присоединяюсь, но добавлю - смысла, в т.ч. и тайного :), здесь не меньше, чем музыки, поэтому хочется перечитывать и вдумываться.
Но все-таки позволю себе вопрос: если в небе - манная каша, то что же красит в синий цвет неводы?
Ждал этого вопроса, сейчас объясню. Здесь рассматривается небо на разной высоте. У земли оно манное, выше, над облаками становится синим, а ещё выше, там где спутники и МКС - чёрным с млечными прожилками. Поэтому я счёл возможным оперировать сразу несколькими цветами. Спасибо за вдумчивость.
Получается, что произведение написано где-то выше облаков?... Хороший полет! Интересно, об этом не подумал. Спасибо
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.