Ты можешь себе представить, что где-то в центре Земли,
Где навсегда поселились бумажные журавли,
Есть странный крошечный город без солнца и без луны,
Без радости и печали, без осени и весны.
Там вечное пониманье одно на все времена,
И гадкая безнадёга тоже на всех одна.
Какой-нибудь умник скажет, что всё это ерунда,
Но только однажды утром в город придёт среда,
В прокуренной электричке заплачет «Ланфрен-ланфра»
Бедный студент с гитарой тебе возвращая «вчера».
И вмиг поседеет небо, и в Богом забытом сне
Жестокая память отыщет «птаха, лети ко мне».
И станешь кричать молитвы своим и чужим святым,
Чтоб выстрел, который в сердце, прикинулся холостым,
И было не очень больно, и даже хватило сил
На то, чтоб сейчас же кто-то из прошлого воскресил,
И, как ни в чём не бывало, даря в поцелуях «да»,
Прощаться, как будто, до завтра, зная, что навсегда.
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота! —
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
