Кто такой графоман?
Может, старый болван
с лы-си-ной,
что не спит день и ночь,
и глаза - ну, точь в точь-
кры-си-ны?
Суп в кастрюльке протух,
а в стекло Цокотух
лбом-да-лбом?
И часы на стене
гулко бредят во сне:
бом-би-бом?
А с зелёной тоски
в доме мышь по-людски
хле-буш-ком
заедает слезу,
коготочек грызнув?
Не-туш-ки.
Я такой силуэт
представляю: поэт -
де-точ-ка.
Он богат, неженат
и часы - циферблат
в кле-точ-ку,
А надушен, побрит,
а стихами сорит…
(на-до ли?
надо! дамочки чтоб
тут же в обморок - хлоп! -
па-да-ли).
Забавляется - счёт
позабытых ведёт
зон-ти-ков
и записочки шлёт
до утра напролёт-
он та-ков.
Утром - кофе, рокфор,
и тончайший фарфор-
цзынь-цзы. Ну,
и сигару взатяг,
и мизинчиком так,
всто-ро-ну.
Под цилиндром – уют,
там две музочки вьют
ло-ко-ны,
и, пожалте, стихи
и на ушко «хи-хи»,
чмо-ка-ют.
И смешит вороньё,
что парит граф Маньё
со-ко-лом
хоть не в самом раю,
но не в дальнем краю.
О-ко-ло.
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль —
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут —
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно…
Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак — старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.