Я подобрал кота на улице, и я назвал его Отважным Лоцманом,
Он никогда не знал преград, всё время шёл вперёд,
Был прям и делал, что хотел, и я любил его, как сына собственного,
Когда на пыльной кухне мы встречали с ним очередной восход.
Мой кот любил поговорить, смотря в глаза серьёзно и внимательно,
О неоткрытых континентах и о кошке из соседнего двора,
Когда вечерняя заря замазывала небо красным шпателем,
А я смеялся и шутил, что кошка слишком для него стара.
А сколько жизни было в нём, в его горячем тельце искалеченном,
Которое швырнул на тротуар железный зверь, наполненный людьми!
Хирург сказал мне - "ты держись, твой верный кот не доживёт до вечера",
А я разбил ему лицо и всё кричал, чтоб не порол херни,
А ночью мерил коридор шагами непослушными и нервными,
Курил обрубки сигарет, молился за отважного кота,
И старый холодильник мой, заполненный кошачьими консервами,
Скулил тихонько от тоски и мерил ночь за мною по пятам.
Под утро Лоцман снился мне, и он сказал - "Хозяин, извини меня,
Хозяин, мне уже пора туда, куда уходят все пути".
Так начинался новый день, и крыши покрывались тонким инеем,
И врач из клиники сказал, что Лоцмана не удалось спасти.
Здесь жил Швейгольц, зарезавший свою
любовницу – из чистой показухи.
Он произнес: «Теперь она в Раю».
Тогда о нем курсировали слухи,
что сам он находился на краю
безумия. Вранье! Я восстаю.
Он был позер и даже для старухи -
мамаши – я был вхож в его семью -
не делал исключения.
Она
скитается теперь по адвокатам,
в худом пальто, в платке из полотна.
А те за дверью проклинают матом
ее акцент и что она бедна.
Несчастная, она его одна
на свете не считает виноватым.
Она бредет к троллейбусу. Со дна
сознания всплывает мальчик, ласки
стыдившийся, любивший молоко,
болевший, перечитывавший сказки...
И все, помимо этого, мелко!
Сойти б сейчас... Но ехать далеко.
Троллейбус полн. Смеющиеся маски.
Грузин кричит над ухом «Сулико».
И только смерть одна ее спасет
от горя, нищеты и остального.
Настанет май, май тыща девятьсот
сего от Р. Х., шестьдесят седьмого.
Фигура в белом «рак» произнесет.
Она ее за ангела, с высот
сошедшего, сочтет или земного.
И отлетит от пересохших сот
пчела, ее столь жалившая.
Дни
пойдут, как бы не ведая о раке.
Взирая на больничные огни,
мы как-то и не думаем о мраке.
Естественная смерть ее сродни
окажется насильственной: они -
дни – движутся. И сын ее в бараке
считает их, Господь его храни.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
