Но какая гадость чиновничий язык! Исходя из того положения... с одной стороны... с другой же стороны — и все это без всякой надобности. «Тем не менее» и «по мере того» чиновники сочинили
Подборка старых стишков (2007-2009 гг.). Часть первая
Пусть Мисамыч не думает, что я только про смерть пишу:)
Поодиночке их выкладывать слишком долго и не целесообразно.
Сорри.
СЕСТРЕ
Сестра моя, смотри, я постараюсь
сойти за зверя и ловца.
Сотри, сестрангел мой, моя сестраус,
слезу с лица.
Смотри, сестра, я нацепил наживку,
воткнул в себя ножи.
Се – метод проб и, стало быть, ошибок.
Учись, пока я жив.
Я ставлю самоловы и капканы,
но попадусь навряд.
И новые ворота на барана,
как на меня, глядят.
ПИСЬМО В БЕЗВРЕМЕНЬЕ
От тебя ни слова, ни любви и ни презренья
не дождешься, словно я исчез, ушел из дома,
как будто я померк, как лампа в двести ватт.
Я – ограниченный слепой участок в поле зренья.
На языке врачей он называется скотома,
на языке тебя попроще – «виноват».
Просто чтобы знала: я по-прежнему не рядом,
даже если рядом, то невидимые стены
по-прежнему обоих разделяют, но
я в силах вытерпеть любое время, чтобы взглядом
с тобою повстречаться… Извини, ушел от темы
и начал говорить, чему не суждено
никогда случиться. Холодно, трясутся руки –
я сижу на лавочке в насквозь продрогшем сквере,
насквозь продрогший сам и тяжелобольной.
Из Бродского: «любовь есть предисловие к разлуке».
Хочу добавить, что любовь – эквивалент потери.
По крайней мере, так случается со мной.
И письмо – всего лишь краткий курс восстановленья
памяти, воспоминания, в каком-то смысле,
о днях, которые – немыслимо! – мертвы.
Я – ограниченный слепой участок в поле зренья
и то, чем заполняется сознанье – мысли, мысли.
И больше ровным счетом ничего, увы.
***
В уборочные дни убирался в комнате и восвояси,
предавался мечтам о тебе, забвению их предавал.
Это ведь никому не нужно, поэтому звезды гасят!
В море сознания свирепствует девятый вал.
Ты вот где уже сидишь у моря и ждешь погоды,
ветер рвется на сцену с картавящим «ля-ля-ля».
Знаешь, я узнавал у народа, почем опиум для народа.
Можно сложиться и купить огромный опиумный склад.
В моем рассказе, разумеется, ни складу нет, ни ладу,
ни захудалой мысли о сплоченности добра и зла…
Мне просто нравится, как ты сидишь тихонько рядом
и слушаешь, и смотришь на меня во все глаза.
***
И. Тишин. Так и запиши
в тетрадь, в которой ты обычно пишешь
паучьим почерком фамилии людей –
мужчин, не чаявших в тебе души.
Едва ли ты меня сейчас услышишь,
но все же знай: теперь я лицедей.
Скорей притворщик, нежели актер.
Не в «Глобусе», не в «ТЮЗе», не в Большом
театре и не в деревенском клубе
бездарно исполняю роль, котор…
…И. Тишин. И добавь карандашом
приписку: до сих пор, собака, любит.
ОСЕННИЙ НАБРОСОК
Желтый вечер нигде.
Гопота разбредается по подворотням,
пиво, сэмечки, ебте, шайтан их возьми.
Птицы нехотя плещутся в сточной воде.
Престарелая сводня
выбирается из дому ближе к восьми.
Океанский прибой
вечерами страдает одышкой.
Доктора не шутя озабочены ОэРВэИ.
Время кокать отбой.
И ни дна нам с тобой, ни покрышки
не дает в октябре
кастелянша любви.
***
вот так идешь вот сердце теребя
идешь идешь но хочешь убежать
куда подальше скажем из себя
ну чтобы никого не обижать
а ты такой ты путаешь следы
стараешься унять внутри пожар
стремаешься скончаться молодым
стремишься опрокинуть этот шар
по-детски веря что издохло зло
вот так идешь с открытым настежь ртом
тебе пока еще не повезло
тебе уже не повезет потом
вот так идешь ревешь свои стихи
не пряча сердца в смуглую ладонь
такой вот стопроцентный свежий хит
такой вот лихорадочный огонь
а солнце жжет над головой висит
кладет лучи на крохотную грудь
а ты такой что Боже упаси
тобою быть еще кому-нибудь
***
А. Мифтаховой
Приспела к нам осенняя Евтерпа,
прощайся с шифоньером, макинтош,
идешь по лужам неуклюжей нерпой –
и дождь крадется за спиной, и дождь
идет, стоит за чьей-нибудь спиною,
раскромсанный клинками фонарей,
и мы, укрывшись белой простынею,
играем в привидений во дворе.
Держи язык о городе субботнем,
где лунный диск походит на урюк,
а мы с тобой, как можно беззаботней,
мерещимся друг другу ввечеру.
***
Мой рот не хочет говорить «прощай»
(сказать такое – Боже упаси).
Ты ловишь тарахтящее такси
и вряд ли пригласишь меня на чай.
Пора идти домой.
Пора идти.
Да и погодка что-то не ахти –
какой тяжелый ливень.
А ведь могли сейчас вдвоем
остаться под нечесаным дождем,
как можно дольше рядышком остаться,
имели бы возможность целоваться,
боготворить,
любить,
забыть о ссоре,
свою судьбу за все благодарить,
в июле укатить
на море.
ТОЧКА, ТОЧКА, ЗАПЯТАЯ
Точка, точка, запятая – вышла рожица кривая.
Следом вышел человечек, прихватив автоответчик.
Вслед за ним убрался веник,
вышли стулья и кровати.
Мама, срочно вышли денег,
вышли мне свои объятья.
Строем вышли тараканы, вышли во́ды из-под крана.
«Эй, друган, привет, что слышно?» – «Ничего». И тоже вышел.
Петр Первый пернул первый.
Вероятно, от испуга.
А моя подруга стерва.
Впрочем, больше не подруга.
Помахала, села в поезд, опустив в говно по пояс.
Разыграла недотрогу. Ну и ладно, слава Богу.
Кстати, кажется он тоже,
но надеюсь, что вернется.
Я надеюсь. Боже, Боже,
ничего не остается.
Трали-вали, тили-тили, это мы не проходили.
Это нам не продавали, и купил бы я едва ли.
Снова что-то убегает,
а потом другое что-то.
Взад-вперед часы летают.
Я похож на идиота.
Дорогая, до свиданья. Наконец-то расставанье.
Забери мою надежду, поцелуй с любовью между.
Здравствуй, мама, вышли сало.
Я продал вторую почку.
Денег мало. Жизни мало.
Запятая, точка, точка.
***
В одном из полупризнанных ремейков Рима,
в болотном пузыре обрывочного сна,
однажды между нами выросла стена,
и люди с любопытством проходили мимо,
должно быть, думая,
что началась война.
Давай поговорим о том, что не случилось
в обугленных лесах вселенской тишины,
и озарим планету на манер Луны,
сменив ненужный – Боже правый! – гнев на милость,
шагая к миру по развалинам стены.
ВЫВОД
Когда мы разлюбили друг друга,
я испытал предельную концентрацию
негативных чувств,
после чего пришел
к следующему выводу:
распад Пангеи,
гибель Атлантиды,
оледенение
(случавшееся в истории Земли четыре раза),
Всемирный Потоп
и прочие глобальные катастрофы
не смогут сравниться по мощности
с трагедией,
которая произойдет,
если все люди планеты
в одночасье разучатся любить.
***
М. Д.
Ты временно отсутствуешь, ма шер,
ну и, конечно, мне не по душе,
что ты уехала невесть куда.
Не я один – немытая посуда,
и та истосковалась по тебе.
Такая несуразица в судьбе:
я нынче ненавижу поезда –
один из них увез тебя отсюда.
К восторгу моему, не навсегда.
Однажды ты приедешь, и тогда
я полечу, как снег с небес ночных,
встречать тебя (с цветами, вероятно)
и говорить о рае в шалаше…
Я обожаю поезда, ма шер.
За то, родная, что один из них
однажды привезет тебя обратно.
***
М. Д.
проснись в неизлечимом декабре
еще раз посмотри в мои глаза
сжимаются сугробы во дворе
я говорю тебе спасибо за
а дальше я не знаю больше слов
поэтому пристыжено молчу
и снег идет и господи любовь
и не любить я больше не хочу
***
Я поворачиваю Землю без точки опоры,
перехожу дорогу в неположенном месте,
сплю у стенки, влезаю в споры,
честь имею либо не имею чести.
Я не пляшу под чужую дудку,
при разговоре зачастую повышаю голос.
Питаю безграничное доверие к своему рассудку.
Прыгаю только там, где Родос.
Я езжу в трамваях – вымирающих динозаврах,
без опаски шляюсь по подворотням,
ем впроголодь, поутру не надеюсь на завтрак
и всюду считаюсь иногородним.
Я не расстаюсь с приснопамятным фонарем Диогена,
совлекаю с себя Адама, впрочем, пока безуспешно.
Спустившись в недра метрополитена,
ничего не наблюдаю. Кроме тьмы кромешной.
Кстати, весьма сожалею о вечности оной.
Сожалею, что мне не стать ни испанцем, ни греком.
Но, к счастью, я, в числе других влюбленных,
имею право называться человеком.
ЯМА
М.Д.
Полдень,
безветрие,
сущее пекло,
дорога,
деревья,
оконная рама,
нечего делать,
дрожащее веко…
Тоска по тебе, как бездонная яма.
Тоска по тебе, как бездонная яма.
Тоска по тебе, как бездонная яма.
ЛИРИКА
Еще высокие влюбленные
идут по дощатой набережной.
Они еще не потеряли в росте
под влиянием гравитации.
При виде пенсионеров,
ковыляющих в поликлинику,
они еще жмурятся и улыбаются
с беспечностью, свойственной молодости.
Густо-серое небо
над их головами
исчерчено дождем,
как куском
обгоревшего дерева.
А. Чегодаев, коротышка, врун.
Язык, к очкам подвешенный. Гримаса
сомнения. Мыслитель. Обожал
касаться самых задушевных струн
в сердцах преподавателей – вне класса.
Чем покупал. Искал и обнажал
пороки наши с помощью стенной
с фрейдистским сладострастием (границу
меж собственным и общим не провесть).
Родители, блистая сединой,
доили знаменитую таблицу.
Муж дочери создателя и тесть
в гостиной красовались на стене
и взапуски курировали детство
то бачками, то патлами брады.
Шли дни, и мальчик впитывал вполне
полярное величье, чье соседство
в итоге принесло свои плоды.
Но странные. А впрочем, борода
верх одержала (бледный исцелитель
курсисток русских отступил во тьму):
им овладела раз и навсегда
романтика больших газетных литер.
Он подал в Исторический. Ему
не повезло. Он спасся от сетей,
расставленных везде военкоматом,
забился в угол. И в его мозгу
замельтешила масса областей
познания: Бионика и Атом,
проблемы Астрофизики. В кругу
своих друзей, таких же мудрецов,
он размышлял о каждом варианте:
какой из них эффектнее с лица.
Он подал в Горный. Но в конце концов
нырнул в Автодорожный, и в дисканте
внезапно зазвучала хрипотца:
"Дороги есть основа... Такова
их роль в цивилизации... Не боги,
а люди их... Нам следует расти..."
Слов больше, чем предметов, и слова
найдутся для всего. И для дороги.
И он спешил их все произнести.
Один, при росте в метр шестьдесят,
без личной жизни, в сутолоке парной
чем мог бы он внимание привлечь?
Он дал обет, предания гласят,
безбрачия – на всякий, на пожарный.
Однако покровительница встреч
Венера поджидала за углом
в своей миниатюрной ипостаси -
звезда, не отличающая ночь
от полудня. Женитьба и диплом.
Распределенье. В очереди к кассе
объятья новых родственников: дочь!
Бескрайние таджикские холмы.
Машины роют землю. Чегодаев
рукой с неповзрослевшего лица
стирает пот оттенка сулемы,
честит каких-то смуглых негодяев.
Слова ушли. Проникнуть до конца
в их сущность он – и выбраться по ту
их сторону – не смог. Застрял по эту.
Шоссе ушло в коричневую мглу
обоими концами. Весь в поту,
он бродит ночью голый по паркету
не в собственной квартире, а в углу
большой земли, которая – кругла,
с неясной мыслью о зеленых листьях.
Жена храпит... о Господи, хоть плачь...
Идет к столу и, свесясь из угла,
скрипя в душе и хорохорясь в письмах,
ткет паутину. Одинокий ткач.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
