В часах кукушка изойдёт на хрип,
Крича о том, что ночь уже в угаре,
Затем устало перейдёт на храп,
Покачивая вниз упавшей гирей.
Наступит вдруг волшебная пора,
И тишина прошепчет что-то сладко
Гусиному и вечному перу,
Скользящему по чистой глади свитка.
Туманом растечётся белый стих,
Роняя капли радости и боли,
Скрывая взгляд ревнивый, детский страх,
И часть пейзажа, где мы так любили…
…Часы с кукушкой утром оживут
И захромают, догоняя Время.
А утро сонно выпятит живот,
Сердито кукарекая поэту,
Который будет спать без задних ног
С улыбкой светлой мудреца-младенца…
С полной жизнью налью стакан,
приберу со стола к рукам,
как живой, подойду к окну
и такую вот речь толкну:
Десять лет проливных ночей,
понадкусанных калачей,
недоеденных бланманже:
извиняюсь, но я уже.
Я запомнил призывный жест,
но не помню, какой проезд,
переулок, тупик, проспект,
шторы тонкие на просвет,
утро раннее, птичий грай.
Ну, не рай. Но почти что рай.
Вот я выразил, что хотел.
Десять лет своих просвистел.
Набралось на один куплет.
А подумаешь — десять лет.
Замыкая порочный круг,
я часами смотрю на крюк
и ему говорю, крюку:
"Ты чего? я еще в соку”.
Небоскребам, мостам поклон.
Вы сначала, а я потом.
Я обломок страны, совок.
Я в послании. Как плевок.
Я был послан через плечо
граду, миру, кому еще?
Понимает моя твоя.
Но поймет ли твоя моя?
Как в лицо с тополей мело,
как спалось мне малым-мало.
Как назад десять лет тому —
граду, миру, еще кому? —
про себя сочинил стишок —
и чужую тахту прожег.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
