Нам по три. «Отдай лопатку, дурак! Вот как дам тебе сейчас по башке!»
…Помню, как я со всех ног удирал с ярко-розовой лопаткой в руке.
Утешать тебя сбежался весь двор, дружно ринулись за мной пацаны,
Но поймал меня соседский забор... Ух, влетело от отца за штаны!
Нам по семь. «Сидеть с тобой – ни за что! С дураками не дружу, так и знай!»
Ты в смешном зелёно-красном пальто. «Я домой. Идёшь со мной – догоняй!»
«Я зато читаю лучше, чем класс, и колов не приношу в дневнике!»
«Ну и что? А я сильнее в сто раз, и как дам тебе сейчас по башке!»
Нам пятнадцать. «Дашь задачу скатать?» Подмигнула: «А в кино пригласишь?»
«Лучше сам тогда решу. Ладно, в пять приходи к кинотеатру. Но, слышь, -
Без подружек, и потом – чтоб молчок!» Ты краснеешь и киваешь в ответ.
И мгновенно стал ненужным урок: а не зря был куплен лишний билет!
Нам семнадцать. «Поступила, прикинь! Я так счастлива! Пошли отмечать?»
Разливается июньская синь, тёплым облаком лежит на плечах.
«Ты куда теперь?» - «Не знаю пока, скоро в армию идти – подождёшь?»
«Подожду…» - и задрожала рука. «Побежали? Собирается дождь».
Нам по двадцать. «Ухожу. Навсегда. Встретил девушку – прощай и прости».
…Дни сочатся, как сквозь пальцы вода – ничего не остаётся в горсти.
Дом, работа, никакой красоты, без тебя всё - пустозвон-пустоцвет.
Всё мечтал: к тебе приеду, а ты: «Нагулялся, мол, дурак? Ну, привет!»
…Говорили, возвращалась домой поздно ночью, через парк напрямик,
Говорили, крался вслед за тобой незнакомый полупьяный мужик.
Говорили, через сутки нашли, в том же парке, ты была чуть жива.
Говорили, что спасти не смогли…
Вот и тридцать. А тебе – двадцать два.
…С днём рождения - тебе двадцать два. Я принёс тебе красивый букет.
Знаешь, ты на сто процентов права – я дурак, каких не видывал свет…
Не перечил бы упрямой судьбе – не глушил бы самогон под крестом.
Мне уже за пятьдесят. А тебе - как всегда… Пойду. Дурак-дураком…
На прощанье - ни звука.
Граммофон за стеной.
В этом мире разлука -
лишь прообраз иной.
Ибо врозь, а не подле
мало веки смежать
вплоть до смерти. И после
нам не вместе лежать.
II
Кто бы ни был виновен,
но, идя на правЈж,
воздаяния вровень
с невиновными ждешь.
Тем верней расстаемся,
что имеем в виду,
что в Раю не сойдемся,
не столкнемся в Аду.
III
Как подзол раздирает
бороздою соха,
правота разделяет
беспощадней греха.
Не вина, но оплошность
разбивает стекло.
Что скорбеть, расколовшись,
что вино утекло?
IV
Чем тесней единенье,
тем кромешней разрыв.
Не спасет затемненья
ни рапид, ни наплыв.
В нашей твердости толка
больше нету. В чести -
одаренность осколка
жизнь сосуда вести.
V
Наполняйся же хмелем,
осушайся до дна.
Только емкость поделим,
но не крепость вина.
Да и я не загублен,
даже ежели впредь,
кроме сходства зазубрин,
общих черт не узреть.
VI
Нет деленья на чуждых.
Есть граница стыда
в виде разницы в чувствах
при словце "никогда".
Так скорбим, но хороним,
переходим к делам,
чтобы смерть, как синоним,
разделить пополам.
VII
...
VIII
Невозможность свиданья
превращает страну
в вариант мирозданья,
хоть она в ширину,
завидущая к славе,
не уступит любой
залетейской державе;
превзойдет голытьбой.
IX
...
X
Что ж без пользы неволишь
уничтожить следы?
Эти строки всего лишь
подголосок беды.
Обрастание сплетней
подтверждает к тому ж:
расставанье заметней,
чем слияние душ.
XI
И, чтоб гончим не выдал
- ни моим, ни твоим -
адрес мой храпоидол
или твой - херувим,
на прощанье - ни звука;
только хор Аонид.
Так посмертная мука
и при жизни саднит.
1968
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
