Небо никогда не было так близко.
Иссиня- черное, как воронье крыло. Изрезанное яркими красными вспышками, как шрамами. С тонкой синей сеткой вен. С ветвистой молнией по краям, пробивающей распухшие и неподвижные тела туч.
- Нет, земля видна, что-то видно, может, не будет ничего страшного.
- Плохо, появился туман, неизвестно, сядем ли мы.
- А если не сядем, тогда что?
- Уйдем, конечно.
Вздрагивающее небо подплывало все ближе. То ли угрожая, то ли предупреждая, надвигалось всей своей тяжелой массой, взбиралось по хвосту самолета и располагалось на крыльях.
И тучи угрюмо вздрогнули, поморщились и растеклись по темному полотну неба, громко вздохнув и простонав, как от боли.
- «Polish Foxtrot 101, остаток топлива, топлива сколько у вас?
- Осталось 11 тонн. А запасной аэродром у вас какой?
- Витебск, Минск
- Я понял, дайте, пожалуйста, метеоусловия.
- На Корсаже туман, видимость 400 метров.
- Температура и давление, пожалуйста.
- Температура плюс 2, давление 745, 7-4-5, условий для приема нет
- Спасибо, если возможно попробуем подход, но если не будет погоды, тогда отойдем на второй круг
- 101, после контрольного захода у вас топлива хватит на запасной?
- Хватит, Разрешите дальше снижение, пожалуйста.
- 101, с курсом 40 градусов, снижение 1500.
Тяжелые тучи, охая, переходили друг в друга, переплетаясь необъятными руками и ногами, как борцы сумо, пыхтя и обливаясь потом, давили на болевые точки, вскрикивая и опускаясь все ниже.
- Плохо, там есть дыра, там тучи и появился туман.
- Идем на посадку, слышишь?
- Заходим на посадку. В случае неудачного захода, уходим в автомате.
- 200 метров.
Небо тонуло.
Упиралось руками и ногами, цепляясь тонкими бессильными пальцами за обломки тяжелых разбухших туч, проваливалось куда- то под шум и свист мотора, крича и причитая.
- 500 метров, на военном аэродроме посадку осуществляли?
- Да, конечно».
- Прожектора, как днем, слева, справа, в начало полосы.
- Понял!
И тучи поворачивают в обратную сторону.
Ветер подгоняет их, наступая на пятки и дыша в затылок.
Но они все еще не спешат, медлят, оборачиваются, стонут, охают, протягивают руки и падают.
- Горизонт 101! Контроль высоты, горизонт!
- Твою мать!
- Уходи на второй круг! Уходи! Поднимай самолет!
***
Кася снилась в белом платье.
С трогательным букетиком фиалок в дрожащих руках.
Длинная рыжая коса переброшена через плечо.
Как на свадебной фотографии.
Тогда варшавский фотограф даже денег не взял. Все смотрел на рыжую косу и улыбался.
А портрет на витрину выставил. И она улыбалась всем прохожим из- за стекла до самой войны..
Улыбка.
Смеющиеся глаза. Такие же, как всегда. С прыгающими чертенятами.
Коснуться рукой – горячее плечо, выбившиеся из косы пряди щекочут пальцы.
- Яцек! – голос дрожит.
Она почти шепчет.
Или даже плачет. Беззвучно.
Как когда- то у кроватки заболевшего сына.
- Яцек! Яцек, ты спишь?
А какой он сын?
Ни первых шагов, ни первых слов.
Глаза.
Как небо.
Небо сквозь решетку в лагере.
Сквозь щели в двери и в стенах.
Небо.
- Просто скажи мне, что он будет помнить.
Пахнуло гарью.
Настоящей, уличной.
В небо.
В раннюю весну луж и едва пробивающейся травы.В дрожь весеннего воздуха.Чтобы, поднимаясь выше, утонуть в солнце- взмахнуть невидимыми крыльями у самого горячего края и, обжигаясь, лететь вниз, стремительно, разбиваясь на ходу о горечь и боль.
- Не ангел- Кася улыбнется где- то совсем рядом.
Мелькнет краем белого платья.
– Ты не ангел!
- Яцек!
Затылок ударяется в стенку грузовика.
- Яцек! Приехали!
Свет бьет в глаза.
Небо было иссиня- черное, как воронье крыло. Изрезанное яркими красными вспышками, как шрамами. С тонкой синей сеткой вен. С ветвистой молнией по краям, пробивающей распухшие и неподвижные тела туч.
- Где мы?
- Где- то под Смоленском. Кажется, Катынь.
Ноги увязают в болотной жиже.
Тяжелые тучи, охая, просачивались друг в друга, переплетаясь необъятными руками и ногами, как борцы, пыхтя и обливаясь потом, давят на болевые точки, вскрикивая и опускаясь все ниже.
- Ведь не могут же убить так просто, пан офицер?
Тоненькие березки упираются в глубину утренней синевы.
- Покурить дашь?
Молоденький солдат смотрит удрученно. Красная звезда на пилотке стерлась.
- На!
Затяжка.
Вдох.
Не выдохнуть.
Сгибаясь пополам от сиплого кашля.
Вздрагивающее небо подплывало все ближе. Надвигалось всей своей тяжелой массой и взбиралось по верхушкам деревьев. Тучи угрюмо вздрагивали, морщились и растеклись по темному полотну неба, громко вздохнув и простонав, как от боли.
Потому что время отсчитало свои минуты, чеканящие каждый миг где- то в глубине сознания. Расставило точки над " I ", принимая на себя ответный удар, использовало возможности и способности, раздвигая рамки и выдвигая необъяснимые догмы, старательно пряча стареющее лицо и выступившие слезы.
Когда, размазывая тушь по лицу, в дождь и ветер, рвущий края плаща, нараспашку только душа. Единственная, усталая и принявшая обет молчания.
Кася.
Но не больно.
Рана одна.
На двое. На трое.
Капли дождя на неподвижном лице.
Кася в белом платье.
Выдох!
Не поверить, что так и не приду в первых числах апреля, к Пасхе.
Что листочки календаря не вспорхнут, испуганные сквозняком из- под двери.
Что важно было дожить до Рождества, а дожили только до этой весны.
А скворцы опять запрыгают по черным проталинам и по вытаявшему лужку у самой тропинки. Они будут искать что-то в прошлогодней траве, прыгая и поглядывая черными озорными глазами, кажется, даже переговариваясь, взлетая и садясь на ветки берез у края ямы.
- У каждого свой Бог, правда, пан офицер?
- Держись, солдат! Мы тоже Боги!
Ведь никто так и не умер. Еще.
- Сколько?
Секунда. Две.
Не успею вспомнить и забыть сразу же.
Ведь незачем больше верить в Бога, насильно встав на колени в тесной деревянной каморке, даже не различая за шторой лица священника.
- Аминь!
- Приготовиться!
А тучи поворачивают в обратную сторону.
Здравствуй!
Знаешь, наверное, когда ты прочитаешь это, меня уже здесь не будет. Но мне так хочется успеть проститься.
Знаешь, ведь проститься так важно, даже если блокнот вот- вот вырвут из рук, а листочки упадут к ногам тысячами бумажных птиц.
- Целься!
Ветер подгоняет их, наступая на пятки и дыша в затылок.
Но они все еще не спешат, медлят, оборачиваются, стонут, охают, протягивают руки и падают.
На лицо.
И ты даже прошепчешь что- то, заметив это, но я не услышу, потянусь, обниму тебя, и мы будем сидеть так в звенящей тишине весеннего неба…
Без устали вокруг больницы
Бежит кирпичная стена.
Худая скомканная птица
Кружит под небом дотемна.
За изгородью полотняной
Белья, завесившего двор,
Плутает женский гомон странный,
Струится легкий разговор.
Под плеск невнятицы беспечной
В недостопамятные дни
Я ощутил толчок сердечный,
Толчку подземному сродни.
Потом я сделался поэтом,
Проточным голосом - потом,
Сойдясь московским ранним летом
С бесцельным беличьим трудом.
Возьмите все, но мне оставьте
Спокойный ум, притихший дом,
Фонарный контур на асфальте
Да сизый тополь под окном.
В конце концов, не для того ли
Мы знаем творческую власть,
Чтобы хлебнуть добра и боли -
Отгоревать и не проклясть!
1973
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.