И вот зашумит ливень.
Сначала несмело- по одной капле- звонко ударит по жестяной крыше, глухо уткнется в пожелтевшую траву, тяжело опустится на раскаленный асфальт.
А потом вдруг пронесется по всей улице, шумно и громко, задыхаясь от собственной силы, похохатывая над не успевшими спрятаться, рассаживаясь в первых рядах вмиг опустевшего паба.
Ливень.
В окно пристройки- полная ладонь капель, как чаша. Умыться, поливая себе на голову, фыркая и брызгаясь, как когда- то в детстве. Смеяться, на ходу выжимая вымокшую майку, шлепая по лужам, по мокрой траве, прятаться под косами ивы, растирая дождь по лицу.
- Я так давно не смеялась!
Окинешь веселым взглядом, смахнешь длинную челку, звякнешь браслетами, протягивая руку.
- Правда, давно?
Даже не кивну, нырну в дождь, вымокнув до нитки, застыну, раскинув руки, чтобы поймать едва заметный ветер.
Босиком, глотая дождь по капле, утоляя жажду, наспех, точно опаздывая.
- Только не разревись тут!- кричит из окна. – Даже не смей!
И я растаю на ее ладонях, незаметно просочусь под кожу, петляя по венам, екну уже где- то в сердце и опять отзовусь дождем. Ливнем.
Когда больше не будет меня и моря.
Мокрого песка на пляже и волн, набегающих на босые ноги.
Вдоль
пляжных палаток, где можно пить кофе до утра.
Где соревнования – не Аргентина –Ямайка. – а Голландия- Перу.
Где MTV заглушает крик чаек.
Где волны, шипя, отползают обратно в бесконечность.
Где солнце упирается в шпиль далекого маяка старика Генрика.*
А продавец нэцке останавливает меня жестом:
- Выберите что- нибудь! Вам ведь надо.
Не выбираю, а беру первую попавшуюся фигурку китайца с мечом.
- Дао- победа! – улыбаюсь.
- Нет, Дао- жизнь- продавец бережно заворачивает фигурку в бумагу. – Это генерал Чаншэн! Непобедимый генерал или летучий, так его называли.
- Неужели?
Рассматриваю нэцке уже ночью, на балконе- ни одной звезды- последняя чашка кофе на сегодня-завтра.
На боку неба серебристый полумесяц.
- Деревья не стонут!- бредешь от костра, наши тени соприкасаются ( один наушник плеера повис на плече).
- Стонут- ответишь уже издалека. – Ты не слышишь просто. Ведь если один из нас будет дорогой, другому просто придется пройти ее до конца, а не до развилки, когда выбирают. До начала дождя, понимаешь?
Огонь потрескивает, отражаясь на лице яркими штрихами, посмеивается, пытаясь выскочить за отчерченную линию.
Ливень.
Прозрачные ленты по стеклу.
Вдыхаю свежесть, высовываясь из окна по пояс.
- Здравствуй же, мой генерал!
***
Деревни больше не было.
Дома зияли черными глазницами выбитых окон и распахнутых настежь дверей.
Рисовые побеги утопали в мутной воде разлившейся реки.
Деревья, выброшенные, будто второпях, на середину дороги, пугали уродливыми пальцами огромных корней.
Где- то в зарослях истошно закричала какая- то птица, но тут же стихла, напуганная звенящей тишиной, которая всегда бывает после бури.
Чаншэн остановился.
Пестрые занавески в одном из домов приветливо махнули ему из окна.
Тишина тревожно отозвалась где- то внутри, подступила к горлу и непривычно сжала его раскаленным кольцом. А, отступая, неловко поворачивалась, точно девушка, впервые подающая чай гостям.
- В нашем возрасте пора подумать и о воспоминаниях – Чаншэн все еще помнил слова министра. – Отныне для нас жить- это вспоминать.
Налетевший ветер наполнил легкие и обдал жаром.
Тишина раскалялась еще больше : можно было коснуться ее, ощутить под пальцами шероховатую поверхность, почувствовать, как она движется по венам, замирая у сердца и сворачиваясь в клубок.
- Да здравствует царство Шу!- Чаншэн потянулся к мечу. – Я вернулся домой, Чунхуа!
А я опять не возвращаюсь, сдавленная сумками и чемоданами варшавского метро.
На табло больше не появляются надписи маршрутов.
Мигает зеленая лампочка.
По колено в воде бредем к выходу: шум ливня настигает нас, сбивая с ног и заглушая крики.
Ветер рвет одежду и вырывает из рук сумки.
Зигзаги молнии вспыхивают на темном небе и падают прямо к ногам, рассекая лужи на две неровные половины.
- Езус Мария! – кто- то наспех креститься.
Гром оглушительно взрывается прямо над головой, а нахмуренное небо опускается все ниже.
- Блефуешь? – подниму голову.
Ливень залепит мне глаза : не вдохнуть и не выдохнуть.
- Нежный, как лес. Твердый, как скала. Неистовый, как огонь. Это искусство войны, да?
***
Золотой Будда все еще в деревянном храме.
Буря сорвала крышу и вырвала дверь, но Будда стоял на месте, ослепленный ярким утренним солнцем.
Еще мальчишкой он, Чаншэн, приносил сюда цветы.
Мать специально собирала их на заре- это приносило удачу и отгоняло злых духов.
Теперь же храм был пустым.
Крестьяне давно не приносили сюда цветов и не зажигали священных свечей
Но Будда все также стоял на каменном возвышении, буря не сбросила его на пол и не разбила алтарь.
- Отныне да не будет в этом мире страданий от неисцелимых болезней, голода и войн, и да не причинят вреда землетрясения, пожары, наводнения, бури и другие бедствия. - тихий голос прозвучал позади Чаншэна.. – Здравствуй, непобедимый генерал!
- Чунхуа!- он обернулся. – Весенний цветок?
Я знала вкус снега. Талого, с теплых ладоней.
Я знала ветер. Весенний, приносящий с полей запах меда.
Я знала небо. Совсем крошечное. В окно.
Я умела быть в невесомости.
На ходу вливаясь в обнаженное тело, как будто лезвием по коже где- то на запястье.
Останавливаясь на диагоналях души, вспоров иглой вену до самого конца, впрыскивая в темную глубь эфирную жидкость.
Идти по запаху тела- дерева.
Сняв верхний слой и проникая все глубже, нащупав среди живых клеток камбий и хрупкость сосудов.
Первая капля ночного дождя, который обязательно застанет врасплох. Засядет высоко на крыше и раскроет какую- то там сверхумную книгу прогнозов.
- Нам чертовски везет с погодой !
- Плюс тридцать шесть.
- А не мало?
Дождь простучит по крыше, точно собирается разучивать азбуку Морзе.
Не оглянусь .
Ты измажешь зеленой краской окно в гостиной.
Завяжешь бантом новые шторы.
Опять найдешь Брамса.
- А лучше бы мы жили на севере- засмеешься.
***
- Сколько ты уже воюешь, Чаншэн? – Чунхуа не смотрит.
Невидящие глаза больше не слепит солнце.
- Двадцать лет- оглядывается и повторяет уже громче, будто уточняет.. – Двадцать лет. И ни разу не проиграл.
- Из хорошего металла не делают гвоздей, хороший человек не идет в солдаты
- Победы сделали меня генералом.
- А буря уничтожила Чанджу. Всю деревню. Тот, кто не ушел, погиб. Однажды, ты обещал вернуться.
- Я вернулся.
- Но твоего дома больше нет. Слишком поздно. В ночь свадьбы жених и невеста должны зажигать ладан, совершать обряд поклонения небу и земле, а потом пить из одной чаши “напиток потомков»…. Ты так и не создал семьи.
- Я хотел победить и вернуться героем.
- А разве победы принесли тебе облегчение?
- Победы сделали меня одним из пяти генералов.
- Непобедимым? – Чунхуа улыбается.- Легким, как ветер, неистовым, как огонь, нежным, как лес и твердым, как скала? Это правда. Ты- герой.
- Который вернулся в Чанджу к Чунхуа.
- Чанхуа нет, Чаншэн. Весенний цветок- всего лишь воспоминание.
Потому что солнце казалось бессильным. Оно цеплялось за край почерневших туч , беспомощно хваталось за острые углы бесконечной громады, движущейся по уже серому небу и пыталось хотя бы на миг, на секунду остаться.
Как небесный корабль.
Капитан высматривает бухту, к которой можно пристать, чтобы переждать ненастье.
По правому борту больше не будет рая- ангелы, жующие запретные яблоки, исчезли в бесконечности бушующего моря. Их песни развеял налетевший ветер. Белые перья самых непослушных уже растаяли в белых гребнях волн.
- Наступает сезон дождей! – ты куришь прямо в ветер. – И твой летучий генерал не вернется.
- Конечно, тебе хотелось бы! Зачем ждать, правда?
- Напиши до востребования- просмеешься на ухо.
Желторотый автобус свернет с дороги.
И зеваки выбегут фотографировать шторм. Разбегутся по пляжу, спрячутся в окопах дюн.
- Будем спасаться вином, как Ной - отворачиваешься.
И больше не тянешь за рукав, чтобы пойти вместе, почти в ногу, по остывающему песку, против ветра, не боясь промокнуть.
И опять неизвестно выдержат ли стены города напор ливня.
А мы укроемся в в самой дальней башне, чтобы , не дай Бог, не узнать, что ворота сломлены и ливень прорвался, что надо опять искать надувную лодку и сидеть весь вечер без электричества.
- Бесславно погибнуть от дождя - ты разольешь в бокалы « Merlot». – Но миф всегда кажется лучше правды.
И дождь в который раз стукнет по жестяной крыше.
Корабль, пропавший еще утром, вдруг вплывет прямо в комнату. Пристанет прямо к кипам книг и газет, будто к острову.
А говорили, что у кораблей есть душа.
- Не верьте!
- Летучий генерал вернется, просто ему надо выиграть еще одно сражение. Самое последнее. Даже если оно продлится еще несколько лет.
***
- Мы сошьем тебе самое красивое ципао и обязательно выпьем « напиток предков». Осталась только одна битва, Чунхуа. Только одна, когда я смогу придти навсегда. И починить тебе дом, разрушенный бурей.
- И я смогу приготовить тебе пищу, как тогда, двадцать лет назад?
- Да. Я вернусь до начала дождя. Я знаю, куда вернуться.
***
На Торуньской магистрали в Варшаве оказались затопленными три городских автобуса. Пассажиры забрались на крышу, откуда были эвакуированы спасателями, приплывшими на лодках.
Залиты водой подвалы нескольких госпиталей.Вода прорвалась в столичное метро, затоплены станции Кабаты, Имелин, Урсынув, Стоклосы, Ратуш, Свентокшиска и Двожец Гданьский.
Залито несколько городских туннелей. На Вислостраде и около мостов через Вислу образовались гигантские автомобильные пробки
- А ты все также ненавидишь колу вместо утреннего кофе, да?
Postscriptum:
* Имеется ввиду новелла Генрика Сенкевича " Latarnik"
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
