Ludzie ludziom zgotowali ten los.....
Люди людям приготовили эту судьбу.....
( Из эпиграфа к книге Зофии Налковской « Медальоны»)
1
Она сидела в кресле- качалке у самого окна, седая, прямая, в очках , шелестела страницами старых , еще довоенных газет.
-У меня и альбомов никаких не осталось,- она словно оправдывалась, смотрела на меня поверх темных очков, а пальцы едва заметно дрожали. - Сгорели еще в Варшаве. Все детские фотографии и Владека, и Франека. А Марию никто и не водил к фотографу- она уже в лагере родилась. И прожила минут десять. Я даже смогла подержать ее на руках все это время . И это благодаря пани Станиславе.
Ведь новорожденных сразу топили .... в ведре воды, прямо на глазах у матери и выбрасывали из барака на снег. И утром , выходя на работу, мы видели эти выброшенные окоченевшие тела, наполовину съеденные крысами. ....
....И уже падая в снег, разгребая руками колючую мерзлую корку, я хоть как- то пыталась прикрыть собой тело дочери. Ледяное, точно кукольное. Дышала на ее спичечные пальчики, сжатые в маленький кулачок.
- Не люди вы!- кричала и не закрывалась больше от ударов резиновых палок, не утирала кровь с разбитого лица.
Я больше не чувствовала боли.....
- Нас везли в вагоне , в котором можно было только стоять. Поезд не останавливался ни на одной станции. Так и мелькали за окном Лодзь, Бялысток... Люди задыхались и умирали. Наконец, мужчины смогли снять с окна решетку и я, прижав Владека к себе, подняла его к окну.
Я выбросила его из вагона на ходу, кто- то бросил вслед плачущую семилетнюю девочку, другие тоже столпились у окна.... Дети покатились под откос, и мы не видели, остались ли они живы., спаслись ли... Я так и не нашла Владека . Пишу в газеты, выступаю по радио.... Владислав Новак, не слышали? ... Ему всего восемь лет было. ....
Я все слышала голос Влада, чувствовала его потную ладошку в свое руке.., вспоминала его непослушные кудри , которые никогда не удавалось причесать перед концертом в консерватории. Его быстрые пальцы, мелькающие по клавишам.
- Его учитель сам Шпильман,- говорила я соседке Кларе за чаем. – Владислав будет великим пианистом.
А теперь? Сыграет ли он еще раз- сосредоточенный, разложив на пианино нотные тетради- худой, с выпирающими лопатками? Мой.....
- В лагере немцы установили такую планку на высоте метр двадцать от земли, и дети должны были пройти под ней. Если ребенок был ниже планки, его тут же выхватывали из шеренги и толкали к грузовику. Остальные- работать. Так же , как мы – по двенадцать часов.
Их было так много таких маленьких , и они вставали на цыпочки, чтобы коснуться этой планки. Они стояли совсем голые, с бритыми головами, босиком на снегу.
Франеку было три года.....В тот вечер его увезли на грузовике вместе с другими.
....А я выла и каталась по земле барака, закрывала лицо отмороженными пальцами, билась головой о перекладины многоярусных кроватей, где спали другие женщины, и все спрашивала :
- Где же ты, Боже? Где?
А под сердцем билась и упиралась Мария...
- Я родила Марию к утру. Фрау Клара и ее помощница Пфани вышли куда- то, и рядом была только наша пани Станислава.
Она бережно завернула Марию в кусок бумаги, найденный мной по дороге с работы, и положила девочку мне на колени. Я держала ее на руках десять минут, качала, наклонясь к ее сморщенному личику, прижимала к себе. Мне хотелось спеть ей ту колыбельную, которую я пела Владеку и Франеку, но губы не разжимались, я только плакала, не утирая слез, а в барак уже входила фрау Клара.
- Ну, где этот жиденыш? – она шагнула ко мне. – Сучье отродье...
....Я не слышала всплеска воды в ведре- пани Станислава закрыла мне уши и с силой отвернула голову в сторону.
Но я уже и так проваливалась во тьму, ощущая, как тело медленно растворяется в зловещей и глухой пустоте...
- Каждый год я еду в Освенцим к детям.., и каждый раз я слышу , как они плачут и кричат где- то рядом.
А однажды, я увидела на дороге двух мальчиков, как Владек и Франек: один старше, другой- младше. Они сидели на корточках и передвигали в траве свои игрушки- солдатиков и роботов в ярких блестящих шлемах.
- Во что вы играете, дети? – спросила, остановившись и наклонясь к ним. – Что это за игра?
- А мы играем в сжигание евреев, - поднял голову старший. – Вы знаете такую игру, тетя?
А я так и не смогла ответить.....
***
Влад слышал, как где- то в комнате говорит мама, как читает вслух отец, как плачет в детской Франек.
Мамин плед больше не грел- последние дрова сгорели еще на прошлой неделе.
На улице лаяли собаки.
- Мама!- позвал Влад! – Мама!
И с трудом разлепил тяжелые веки.
- Он не еврей,- кто- то чужой, с автоматом за плечом, склонился над ним. – Он белорус. Или поляк. У него глаза голубые.
- У пацана обе руки переломаны. Наверное, когда падал сломал. И нога тоже. Бери его на руки, Марат. Отнесем к нашим!
Сильные руки подняли Влада с земли. Он уткнулся носом в затертый ремень на телогрейке. Пахло хлебом.
Желтые шестиконечные звезды, сорванные с пальто, уже припорошил снег.
Владек закрыл глаза......
2
- Товарищ командир! Товарищ командир!- тревожно раздалось в тишине. – Павел!
Горячая волна окатила все тело, подступая куда- то к горлу, навалилась, сбив с ног, наступила на вмиг отяжелевшие веки.
Огромное серое небо, затянутое пеленой дыма, прояснилось лишь на мгновение- белесые облака , как рваные раны, проступили на багровом горизонте.
- Попал, падла!- выругался одними губами. – Попал! ...
***
- Смотри, Ахмед, твой сын Алей стал сегодня настоящим мужчиной. -Сегодня он убил русского.
Старый Ахмед показался на пороге, опираясь на деревянную клюку: старая рана ныла и мешала ходить нормально. Он заслонился от заходящего солнца, поманил сына рукой.
- Аллах акбар!- проговорил хрипло, притянув худенького мальчика к себе. – Отомстил. Это достойно.
- Мужчина,- заговорили другие собравшиеся, улыбаясь и посмеиваясь. – Аллах акбар!
Мать робко выглянула из- за спины мужа: Алей был младшим, двоих сыновей она уже похоронила. Дочь была убита три недели назад , еще и сорока дней не прошло. Алей был последним.
- Ты стал настоящим героем, мой мальчик, - вечером, подавая ему суп в миске, она чуть заметно коснулась его локтя. – Аллах воистину всемогущ- он дал мне храбрецов....
- Мама, - Алей на секунду задержал ее руку в своей. – А когда наступит мир?
Но мир не наступал, а упорно уходил по какой- то своей дороге, испуганный и невидимый, не оглядываясь и все ускоряя шаг, чтобы услышать уже сквозь гул и шум прошедших лет:
- Вы сожжете нас теперь?
Девочка смотрела на Алея , не мигая. Ее черные, как бусины на четках, глаза, казалось, впивались в него, как липкие щупальца осьминога.
Пальцы привычно легли на гашетку автомата: девочка откинулась назад, ударилась головой о стекло захваченного автобуса и тяжело сползла вниз на сиденье.
- Сучка!- ругнулся сквозь зубы.
Глаза детей, смотревших на него и других мужчин, стоявших в проходе, у кабины уже мертвого водителя, были пусты- ни страха, ни ужаса. Дети смотрели так же, как эта только что убитая девочка, с таким особенным , странным вниманием, когда дети за одну секунду превращаются во взрослых. Вытягиваются во весь рост и заслоняют солнце, прикрывая собой его свет и тепло, потому что им уже не важно- умереть или выжить.
- Ты!- он резко оглянулся на молоденькую учительницу, сидящую рядом с двумя девочками в красных куртках. – Иди в конец и сиди тихо. Рыпнешься, убью!....
Она проворно вскочила, не выпуская руки девочек из своих, двинулась в конец, говоря что- то другим, гладила их по головам, что- то шептала. И дети не плакали, только чуть слышно всхлипывали, отворачивались к окну и опять, опять превращались в детей.
Но Алей понял, ошибся. Ошибся сразу же, как только его люди задержали на этой горной дороге этот автобус с детьми. Ведь первым шел другой автобус – с немецкими туристами, пожилыми людьми, с которыми справиться легче всего. Но Алей ошибся, выбрав следующий.
И ошибся уже давно, когда мужчины принесли в кишлак убитого Хуссеина.
Мать лежала в ногах убитого сына, не крича даже, а воя, скуля по- собачьи, жалобно, а потом визгливо, обнимая босые ноги, причитая и проклиная.... войну.
А другая мать металась по залу аэропорта, бросалась сквозь ряды охранников на взлетную полосу и, ломая пальцы в толпе таких же женщин, звала:
- Павел! Пашенька!
Самолет из Кабула сел....
И сразу же наступала ночь, опускаясь на горы все также внезапно, точно и не отступала по утру, а пряталась где- то в ущелье, чтобы выскочить в определенный только ей миг, разбрасывая по небу звезды, точно метала бисер, выводя по темному полотну имена героев. Самых отчаянных и самых смелых, тех, идущих босиком по снегу в одних сорочках под дулами автоматов, сильных духом, крепких сердцем, гибнущих за чужие идеи и правду, рвущихся в атаку « За Родину!» еще в те давние и , пожалуй, забытые времена. Героев в славе, достойных и все еще живых, начертанных на черной грани обелисков.
- Уходим! – Алей в последний раз пнул ногой упавшую учительницу и наступил на ее черные косы, перепачканные землей и кровью, отяжелевшие от комков грязи и пыли. – Время!
Автобус медленно подкатился к обрыву, но не падал, словно ждал еще одной команды или .. пощады.
- Уходи- им!
Алей бодро зашагал по песчаной дороге впереди всех, даже не вздрогнув и не обернувшись на грохот падающего автобуса.
- Аллах акбар!- сказал про себя.
Война сделала его мужчиной и героем....
Ведь это Герои жгли во дворах костры и , сбившись в кучу, скандировали до хрипоты:
- Свобода! Свобода!
Герои толкали девочек под разворачивающийся танк, не слыша из- за лязга гусениц хруста ломающихся костей.
Герои делали людей бессмертными, упираясь грудью в дула направленных автоматов.
Герои провожали уходящую вереницу " железной" армии чужого государства тем ранним утром и смеялись над бегущим стариком в орденах; и не поднимали на руки детей, чтобы показать им свободу с высоты этой самой демократии. И приказывали девочкам собирать с дороги раздавленные танками тюльпаны, чтобы показать всем, что остается вместо счастья.
Герои .... Герои уставшего и выросшего поколения.
***
- Аминь, аллах!- Алей погладил небритое лицо, утер пот, еще раз поправил камни, приложенные к свежей могиле, выпрямился, прищурясь от бьющего в глаза солнца.
Где- то вдалеке слышался голос муллы, зовущий людей на вечернюю молитву.
- Аминь, аллах! - повторил Алей задумчиво. - Аминь!
Он возвращался домой...... наконец- то.
Возможно, будет среди многочисленных читателей один, а то и два, скрививший рот в недовольстве:"к чему этот пафос?!" в ответ на отрывок со словами « За Родину!» Но эти суки знать не знают, что этот отрывок мизерная часть той славы, которую заслужили Ваши герои, Мишель. Моё почтение...
Простите, написала со странички Serjan(а), но, думаю, он согласится со мной.
Ксана
Ксана, благодарю Вас.
Хорошо, что показала Марию.
Это не та вещь, которую будешь перечитывать, но, прочитав один раз, уже не забудешь.
спасибо, Оля!
Знаешь, из всего, что у меня есть, я не перечитываю только три рассказа : " Марию", " Письма Альме Розе" и " Кельн". Не могу просто...
Да, я понимаю. Покажешь их здесь?
Наверное, покажу.
Я не определилась еще.
Ты же знаешь, у меня всего- то чуть больше 30 произведений.
Все старое- уничтожено безвозвратно. Жгу я все. Хотя рукописи не горят :)
Решайся)
"Письма" и "Кельн". Даже не потому, что они твои, а зная, как ты работаешь над текстами, я понимаю, что это уже гарантия, а потому, что они - такие.
А рукописи прекрасно горят, увы(
Вообще- то, да. Горят они удивительно хорошо,и главное, быстро :)
Решаюсь: сегодня " Письма"
Если бы вместо компьютера была книга, то ее страницы набухли бы от слез... Как больно и жаль этого мира, который не имеет веры в Бога, а верит только в себя, выставляет только себя, умножая злобу. Истинно верующие люди всегда против войны...
спасибо, Nadina!
Да, вы правы: истино верующие всегда против войны.
Мария- это ведь не просто имя погибшей девочки. Мария -это имя святой Марии.
Все младенцы и дети, убиенные и умершие (а тем более во время любой из войн, революций и т.п.) - святые или ангелы... Только поэтому не так скорбят верующие люди и со смирением принимают попущение Божье...
Еще вчера прочитала, но слов не было.
Мне и сейчас трудно высказать мои чувства. Личное, много раз думанное о том ужасе было, есть и останется навсегда со мной. Я ненавижу войны, а ваш рассказ - еще одно подтверждение моего отношения к ним.
IRIHA, спасибо.
Война- это беда.
спасибо, что не прошли мимо.
Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать...
Вы правы. Добро всегда выходит из зла, потому что зла всегда больше. И потому что не из чего больше лепить добро...
Спасибо за отзыв!
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
"На небо Орион влезает боком,
Закидывает ногу за ограду
Из гор и, подтянувшись на руках,
Глазеет, как я мучусь подле фермы,
Как бьюсь над тем, что сделать было б надо
При свете дня, что надо бы закончить
До заморозков. А холодный ветер
Швыряет волглую пригоршню листьев
На мой курящийся фонарь, смеясь
Над тем, как я веду свое хозяйство,
Над тем, что Орион меня настиг.
Скажите, разве человек не стоит
Того, чтобы природа с ним считалась?"
Так Брэд Мак-Лафлин безрассудно путал
Побасенки о звездах и хозяйство.
И вот он, разорившись до конца,
Спалил свой дом и, получив страховку,
Всю сумму заплатил за телескоп:
Он с самых детских лет мечтал побольше
Узнать о нашем месте во Вселенной.
"К чему тебе зловредная труба?" -
Я спрашивал задолго до покупки.
"Не говори так. Разве есть на свете
Хоть что-нибудь безвредней телескопа
В том смысле, что уж он-то быть не может
Орудием убийства? - отвечал он. -
Я ферму сбуду и куплю его".
А ферма-то была клочок земли,
Заваленный камнями. В том краю
Хозяева на фермах не менялись.
И дабы попусту не тратить годы
На то, чтоб покупателя найти,
Он сжег свой дом и, получив страховку,
Всю сумму выложил за телескоп.
Я слышал, он все время рассуждал:
"Мы ведь живем на свете, чтобы видеть,
И телескоп придуман для того,
Чтоб видеть далеко. В любой дыре
Хоть кто-то должен разбираться в звездах.
Пусть в Литлтоне это буду я".
Не диво, что, неся такую ересь,
Он вдруг решился и спалил свой дом.
Весь городок недобро ухмылялся:
"Пусть знает, что напал не на таковских!
Мы завтра на тебя найдем управу!"
Назавтра же мы стали размышлять,
Что ежели за всякую вину
Мы вдруг начнем друг с другом расправляться,
То не оставим ни души в округе.
Живя с людьми, умей прощать грехи.
Наш вор, тот, кто всегда у нас крадет,
Свободно ходит вместе с нами в церковь.
А что исчезнет - мы идем к нему,
И он нам тотчас возвращает все,
Что не успел проесть, сносить, продать.
И Брэда из-за телескопа нам
Не стоит допекать. Он не малыш,
Чтоб получать игрушки к рождеству -
Так вот он раздобыл себе игрушку,
В младенца столь нелепо обратись.
И как же он престранно напроказил!
Конечно, кое-кто жалел о доме,
Добротном старом деревянном доме.
Но сам-то дом не ощущает боли,
А коли ощущает - так пускай:
Он будет жертвой, старомодной жертвой,
Что взял огонь, а не аукцион!
Вот так единым махом (чиркнув спичкой)
Избавившись от дома и от фермы,
Брэд поступил на станцию кассиром,
Где если он не продавал билеты,
То пекся не о злаках, но о звездах
И зажигал ночами на путях
Зеленые и красные светила.
Еще бы - он же заплатил шесть сотен!
На новом месте времени хватало.
Он часто приглашал меня к себе
Полюбоваться в медную трубу
На то, как на другом ее конце
Подрагивает светлая звезда.
Я помню ночь: по небу мчались тучи,
Снежинки таяли, смерзаясь в льдинки,
И, снова тая, становились грязью.
А мы, нацелив в небо телескоп,
Расставив ноги, как его тренога,
Свои раздумья к звездам устремили.
Так мы с ним просидели до рассвета
И находили лучшие слова
Для выраженья лучших в жизни мыслей.
Тот телескоп прозвали Звездоколом
За то, что каждую звезду колол
На две, на три звезды - как шарик ртути,
Лежащий на ладони, можно пальцем
Разбить на два-три шарика поменьше.
Таков был Звездокол, и колка звезд,
Наверное, приносит людям пользу,
Хотя и меньшую, чем колка дров.
А мы смотрели и гадали: где мы?
Узнали ли мы лучше наше место?
И как соотнести ночное небо
И человека с тусклым фонарем?
И чем отлична эта ночь от прочих?
Перевод А. Сергеева
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.