…Степан Сопатый шёл по селу и вполголоса материл своего напарника. Сколько раз говорил ему купить мобильник, так нет – все деньги на паршивые книжки тратит. И что он в них нашёл, хрен малохольный! Теперь топай за ним в лесхоз, аж, на другой конец села! Хорошо, хоть люди подсказали, что он у директрисы начальной школы сливную яму ладит. А это, между прочим, его, Степана, калым был. Никто иной, как он прошлой осенью договорился с чёртовой Аяруной за двадцать тысяч слив выкопать, да кольца бетонные уложить. И сделал бы, кабы бес не попутал. На кой ляд он эту вдовую алтайку лапать начал? Хотя, как было не лапать? У бабы пять лет, как муж в тайге на лесосеке под дерево попал, а женское добро пропадает. Лучше бы уж не лез… Ловко она его тогда берёзовым поленом промеж глаз приласкала – целый месяц людей смешил фиолетовым рогом… А всё ж, ладная фигурка у это директрисы! Как у девчонки нетроганой…
А Витя шёл ему навстречу в рабочей одежде, перепачканной землёй, и тихо улыбался. Перед глазами всё ещё стояла картина задорно смеющейся Аяруны, читающей его нескладные поэтические опусы:
- Ты, Витенька, не обижайся, способности к стихосложению у тебя точно есть, но вот с размером в некоторых стихах не всё ладно. Да и с рифмами ты тоже весьма вольно обходишься.
- Так это же, Аяруночка, белые стихи, там вообще без рифм можно.
- Ну, положим, размер у тебя и в рифмованных произведениях гуляет. А давай, ты мне свою тетрадку оставишь, а я на досуге посмотрю и потом свои замечания по стихам выскажу. Хорошо?
- Ну, конечно, о чём разговор! Я ж завтра приду слив доделывать…
- А может, останешься? Я б твои любимые котлеты нажарила…
- Так я ж говорю, грядки у меня второй день не политы.
- Ох уж, эти грядки! Тревожно мне что-то, Витенька…
- Аяруночка, ну не печалься! Сама же сказала, что до ноября потерпеть надо, пока отцу твоему годовщину не справишь. Обычай есть обычай. Осталось-то всего нечего…
- Да, да… До завтра, мой хороший…
Мог ли Витя три месяца назад предполагать, что когда-нибудь будет называть эту невыносимо красивую и строгую женщину «моя Аяруночка»? Тогда, починяя швейную машинку, ему и в самом радужном сне не могло привидится, что станет целовать эти жаркие и жадные губы, чёрные, бездонные глаза и полные, упругие груди…
От раздумий его оторвал гнусавый возглас Степана:
- Ну, блин! Я его полдня по селу ищу, а он улыбку до затылка навесил и идёт себе, прохлаждается! Дома тебя нет, в комхозе сообщили, что ты в отпуске. Я уже и в кузню к твоему лешему бегал, но у того очередной запой, ничего внятного сказать не может. Ты когда себе мобильный телефон купишь?
- А что случилось?
- Как «что случилось»? Калым случился срочный и денежный. Три дня повкалываем, и по пятнадцать кусков наваримся.
- Так это, Степан, – улыбка моментально слетела с лица Вити. – Я не могу…
- Что значит «не могу»? – опешил Степан. – Ты представь, три дня не очень пыльной работы и у тебя в руках двухмесячная зарплата шелестеть будет.
Но Витя был непреклонен:
- Нет, Степан, точно не могу. У меня своих дел полно. Может, кого другого возьмёшь?
- Это каких таких дел? – Степан ехидно ощерился. – У этой директрисы замороженной горбатишься? Плюнь!
Он хотел добавить что-то пакостное, но вовремя заметил, как закаменело и напряглось Витино лицо. Степан знал, что в определённые моменты малохольный тихоня мог быть крепче кремня, а васильковые глаза блестели двумя льдинками. В такие минуты он становился непривычно страшен. «Эге-ге! – смекнул Сопатый, – да тут никак шуры-муры намечаются. Вот тебе и Витя! Вот тебе и «не от мира сего»! А эта сучка вдовая, смотри-ка, недотрогу из себя корчила…»
Надо было менять тактику, и пройдоха решил сыграть на извечной жалости Виктора:
- Ты Витя пойми и не обижайся, – Сопатый попробовал состроил жалостливое лицо. – Не мне этот калым нужен. И не тебе. Больно уж старики в колхозном краю окручинились, что в Макеевском колодце вода исчезла. Они ж всё начальство на уши подняли: «Отремонтируйте нам колодец, и никаких делов!» Власть-то им навстречу пошла, материал подкинула, денег на цепь дала – осталось только залезть туда, метра полтора земли со дна выбрать да сруб в двух-трёх местах поправить. Шибко уж, старики просили…
- Старики? – начал сдаваться Витя.
- Ага, старики, старики, – обрадовано прогундосил напарник. – Мне-то тоже, как и тебе некогда. Погода стоит, а я ещё только полпокоса осилил. Ехать надо, а тут делегация – старички, старушки… Даже твой Демьян их пожалел, шкворни для крепления углов выковал, – выложил последний козырь Степан.
- Дядя Демьян?
- Он самый! Ради такого дела даже на время пить бросил.
Витя задумался. Он уже понял, что отказаться не сможет. Но вот Аяруна… Он же ей обещал.
- Хорошо, Степан, – принял решение парень. – Только уговор: работаем от зари до зари, чтобы за два дня управиться. Встречаемся в шесть утра у колодца.
- Какой разговор! Ровно в шесть, как штык буду вместе с инструментами, – охотно согласился Сопатый. – Только ты это, – он просительно заглянул Вите в глаза. – Понимаешь, у меня ревматизм, я долго в воде и холоде не могу – ноги потом откажут, так что давай, ты в колодец полезешь? Там жуть, как холодно…
- Ладно, ладно, – согласился Витя.
Поздним вечером на одном краю села, опрокидывая на веранде третью стопку самогона и закусывая малосольным огурчиком, Стёпка Сопатый, шмыгая носом, делился с благоверной:
- Слышь, директриса с начальной школы всё из себя честную строила…
- Ну и что? – нахмурилась супруга. – Рог-то тебе в прошлом году поделом прикрутила. Надо было глаз вышибить, чтобы руки на чужое не зарил.
- Да заткнись ты, дослушай, что я скажу. У этой честной весь хвост мокрым оказался! Поняла?
- Эко удивил? – отмахнулась жена. – Тут мужние жёны чего вытворяют, а Эркимееха который год вдовая. Давно пора было кого никого найти.
- Вот и я про то говорю. Ты думаешь, с кем она шашни-то крутит?
- Ну?
- С Витькой малохольным. Напарником моим! Сечёшь?
- Да ты что? Ничего себе! А бабы смеялись, что Демьянов найдёныш в тайге всё своё хозяйство отморозил.
- Видать, алтайка отогрела…
Степан опрокинул четвёртую стопку, плотно закрыл бутылку и тяжело поднялся с табурета:
- Пошли спать, а то мне в пять подниматься.
- Пошли… Духота стоит, как бы грозы не вышло.
- Не дай Бог…
А на другом краю села молодая женщина, прижавшись к плечу мужчины, тихо шептала:
- Ты мой?
- Твой, Аяруночка. На веки твой…
- Мой-мой-мой?
- Твой-твой-твой! И только твой.
- Ой, Витя! Какая я счастливая…
Здесь когда-то ты жила, старшеклассницей была,
А сравнительно недавно своевольно умерла.
Как, наверное, должна скверно тикать тишина,
Если женщине-красавице жизнь стала не мила.
Уроженец здешних мест, средних лет, таков, как есть,
Ради холода спинного навещаю твой подъезд.
Что ли роз на все возьму, на кладбище отвезу,
Уроню, как это водится, нетрезвую слезу...
Я ль не лез в окно к тебе из ревности, по злобе
По гремучей водосточной к небу задранной трубе?
Хорошо быть молодым, молодым и пьяным в дым —
Четверть века, четверть века зряшным подвигам моим!
Голосом, разрезом глаз с толку сбит в толпе не раз,
Я всегда обознавался, не ошибся лишь сейчас,
Не ослышался — мертва. Пошла кругом голова.
Не любила меня отроду, но ты была жива.
Кто б на ножки поднялся, в дно головкой уперся,
Поднатужился, чтоб разом смерть была, да вышла вся!
Воскресать так воскресать! Встали в рост отец и мать.
Друг Сопровский оживает, подбивает выпивать.
Мы «андроповки» берем, что-то первая колом —
Комом в горле, слуцким слогом да частушечным стихом.
Так от радости пьяны, гибелью опалены,
В черно-белой кинохронике вертаются с войны.
Нарастает стук колес, и душа идет вразнос.
На вокзале марш играют — слепнет музыка от слез.
Вот и ты — одна из них. Мельком видишь нас двоих,
Кратко на фиг посылаешь обожателей своих.
Вижу я сквозь толчею тебя прежнюю, ничью,
Уходящую безмолвно прямо в молодость твою.
Ну, иди себе, иди. Все плохое позади.
И отныне, надо думать, хорошее впереди.
Как в былые времена, встань у школьного окна.
Имя, девичью фамилию выговорит тишина.
1997
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
