|
Во вселенной бессчетное множество миров, а я еще и одного не завоевал! (Александр Македонский)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
| из цикла "Что было, то было" | Командировка на край света (III) | Часть III.
К вечеру жара спала, пошел мелкий дождик, настолько мелкий, что не причинял неудобств. Причем никаких тучек в небе не наблюдалось и оттого казалось, что одиночные капли падают из ниоткуда. Помня слова господина Джу о горячих парнях, Лариса выбрала строгий наряд и отправилась на ужин. К слову сказать, обед не оправдал ее ожиданий и страхов, никакой экзотики, ни одного странного названия – привычные европейские блюда. Васильева подивилась столь разительной перемене кухни отеля, но расспросить своего персонального гида о странностях местных поваров забыла.
В ресторане и вправду было шумно. Но скорее от музыки. Лариса прошла за свой столик, который метрдотель определил за завтраком, ловя восхищенные взгляды и приветствия постояльцев отеля. Прожив долгое время в Женеве, Васильева научилась одеваться по-европейски – просто, но дорого и изящно. И фигурой ее бог не обидел, и ростом, и лицом, к которому очень шла неизменная прическа «каре». Само собой разумеется, не обратить внимание на красавицу-брюнетку в самом прекрасном женском возрасте (немного за сорок) было невозможно.
Лариса попросила карту вин, сделала заказ и принялась разглядывать посетителей ресторана. Все места за столиками были заняты, в дальнем углу зала она заметила двух женщин, как впоследствии выяснилось – англичанок, работавших на одной из строек переводчицами. Таким образом, дефицит слабого пола действительно присутствовал. Она уже собралась коротать вечер в одиночестве, но подошел метрдотель:
– Мадам Васильева, вы не будете возражать, если за ваш столик мы посадим еще одного гостя? Только на сегодняшний вечер.
Лариса даже обрадовалась, в тот момент почему-то яростно захотелось компании и долгой неторопливой беседы. Она ответила согласием, и спустя несколько минут, оторопевшая и растерянная, смотрела на случайного соседа. Напротив сидел кумир миллионов советских женщин – Олег Стриженов, непостижимым образом, оказавшийся в далекой Африке. На самом деле, конечно же, это был не великий актер, а мужчина, как две капли воды похожий на героя фильма Чухрая «Сорок первый». Экранный белогвардейский поручик Говоруха-Отрок представился датчанином Йоргеном Сёренсеном. Высокий, спортивный, голубоглазый блондин с гривой вьющихся волос, небольшой, аккуратной бородкой «а-ля-пятидневная-щетина», точеным греческим профилем и длинными музыкальными пальцами даже щурился как Стриженов, сходство было до того невероятным, что Лариса пару раз ущипнула себя – а вдруг то сон, а не реальность. Йорген, видимо, привык к подобным реакциям со стороны женщин, потому быстро взял инициативу в свои руки, и скоро они уже беседовали мило и непринужденно, как добрые знакомые. Датчанин, кстати, разъяснил утреннюю странность с ресторанным меню. По стечению обстоятельств хозяин отеля в этот день праздновал свой день рождения и устроил сюрприз гостям блюдами национальной кухни.
– Мне это напомнило советские «рыбные дни» по четвергам, – рассмеялась Лариса и пояснила удивленному Йоргену. – В СССР во всех столовых по четвергам не подавали мясных блюд. Рыба, рыба и только рыба предлагалась трудящемуся населению страны.
– Так рыба – это хорошо. А что такое столовая?
– Видели бы вы эту печальную столовскую рыбу… – вздохнула Васильева. – Её печаль – производное от тоски по хорошему заведению, потому что столовая в СССР – не что иное, как карикатура на ресторан. Так понятно?
– О! Да. Россия в этом не одинока, я наездился по миру, встречал подобные карикатуры не один раз. Что касается Танзании, то тяжелое наследие колониального режима сформировало определенную ресторанную этику: в отелях, в крупных городских ресторанах вам не подадут маринованную слонятину или, например, отбивные из бородавочника, преобладают преимущественно банальные «британские» блюда — протертые супы, кровяные стейки, жареные цыплята, пресные отварные овощи и безвкусные пудинги. В азиатских ресторанах готовят лучше, но их не так много. Впрочем, небольших африканских ресторанчиков, где можно попробовать местную кухню, не рискуя здоровьем, в стране хватает. Изюминка их меню — блюда на основе бананов (несладких, напоминающих вкусом картофель) и козлятины.
– А что вы посоветуете из спиртного? Например, сейчас что вы пьете?
– Это местная водка из папайи. Называется «коньяги». Неплохой вкус. Но вам я бы посоветовал все же не крепкие напитки – любое импортное вино из Европы или Южной Африки, как раз то, что у вас сейчас в бокале. Если любите пиво, то лучше заказывать тоже импортное, из ЮАР или Кении.
Вот так, за познавательной беседой Лариса скоротала время, а после ужина вдвоем с датчанином они прогулялись по побережью. Ночью женщина долго не могла уснуть – новый знакомый не шел из головы.
Университет Дар-эс-Салама располагался в ангаре для самолётов, оставшемся после Второй мировой войны. Это оказалось полной неожиданностью для Васильевой. В металлической банке читать лекции ей еще не доводилось. Высоко, под самым потолком лениво крутились лопасти допотопных вентиляторов. Толку от них было мало, а вот шуму они создавали в избытке. Однако ни студенты, ни преподаватели не ощущали дискомфорта. И только одна Лариса была близка к истерике. Больше всего она боялась, что не выдержит плотной, вязкой духоты помещения, и с недоумением рассматривала своих студентов, одетых, как ей подумалось, не по погоде. Большая часть слушателей облачилась в рубашки с длинным рукавом, на некоторых поверх рубашек красовались еще и пестрые жилеты с этническими узорами. Преподавательница в легком шелковом платье на фоне учеников выглядела несколько легкомысленно. «Японский городовой! – чуть не вскрикнула Лариса вслух. – Dress code! Как я могла забыть! И с господином Джу на эту тему вчера не поговорили… Как неудобно, что подумают…Это все вчерашнее знакомство… Мозги набекрень…»
Ее мысленные стенания прервал ректор университета. Господин Нази Кигола пришел познакомиться до начала занятий и лично представить студентам русского учителя. Наверно, переживания слишком сильно отразились на лице Ларисы, потому что ректор после обмена стандартными любезностями начал оживленно давать указания на суахили невесть откуда взявшемуся человеку с огромным животом, а потом пояснил уже по-английски:
– Мадам Васильева, сейчас наш сотрудник откроет запасные ворота, они находятся как раз в этой части ангара, и в помещении станет легче дышать. А через час, – он посмотрел на часы, – нет, уже через сорок минут ветер переменится и с океана подует свежестью. Приносим свои извинения за неудобства. Ангар – временное пристанище. Как и во всей стране, у нас в университете полным ходом идет стройка. Надеемся к будущему учебному году переехать в новое здание.
Какие уж тут недовольства? Вежливость, корректность, внимание господина Нази Киголы вернули Ларисе доброе расположение духа, и она с энтузиазмом окунулась в учебный процесс. Слушатели попались замечательные, вопросы задавались толковые и, надо отметить особо, все студенты, до единого, три отведенных часа были заняты только мировой экономикой, и ничем кроме нее. И по звонку не вскакивали, пока сама Лариса не отпускала, и не опаздывали после перерывов, и не разговаривали между собой на занятиях. Позже, уже вернувшись из поездки, Васильева охарактеризует танзанийских студентов, как самых благодарных слушателей, которых ей довелось видеть за свою обширную преподавательскую практику.
Господин Джу в первый день занятий так и не появился, впоследствии выяснилось – ездил по делам университета в столицу, в Додому. Водитель, милый человек неопределенного возраста, но явно – не молоденький мальчик, несмело предложил прокатиться вдоль побережья Индийского океана – совершить мини-тур. Но Васильева наотрез отказалась, нестерпимо хотелось в отель, в душ, в постель – именно в такой последовательности. А после отдыха и обеда – к океану. И, конечно же, ждать вечера… | |
| Автор: | IRIHA | | Опубликовано: | 10.12.2010 00:19 | | Просмотров: | 4223 | | Рейтинг: | 15 Посмотреть | | Комментариев: | 0 | | Добавили в Избранное: | 0 |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация Камертон
А.Т.Т.
1.
Небо.
Горы.
Небо.
Горы.
Необъятные просторы с недоступной высоты. Пашни в шахматном порядке, три зеленые палатки, две случайные черты. От колодца до колодца желтая дорога вьется, к ней приблизиться придется - вот деревья и кусты. Свист негромкий беззаботный, наш герой, не видный нам, движется бесповоротно. Кадры, в такт его шагам, шарят взглядом флегматичным по окрестностям, типичным в нашей средней полосе. Тут осина, там рябина, вот и клен во всей красе.
Зелень утешает зренье. Монотонное движенье даже лучше, чем покой, успокаивает память. Время мерится шагами. Чайки вьются над рекой. И в зеленой этой гамме...
- Стой.
Он стоит, а оператор, отделяясь от него, методично сводит в кадр вид героя своего. Незавидная картина: неопрятная щетина, второсортный маскхалат, выше меры запыленный. Взгляд излишне просветленный, неприятный чем-то взгляд.
Зритель видит дезертира, беглеца войны и мира, видит словно сквозь прицел. Впрочем, он покуда цел. И глухое стрекотанье аппарата за спиной - это словно обещанье, жизнь авансом в час длиной. Оттого он смотрит чисто, хоть не видит никого, что рукою сценариста сам Господь хранит его. Ну, обыщут, съездят в рожу, ну, поставят к стенке - все же, поразмыслив, не убьют. Он пойдет, точней, поедет к окончательной победе...
Впрочем, здесь не Голливуд. Рассуждением нехитрым нас с тобой не проведут.
Рожа.
Титры.
Рожа.
Титры.
Тучи по небу плывут.
2.
Наш герой допущен в банду на урезанных правах. Банда возит контрабанду - это знаем на словах. Кто не брезгует разбоем, отчисляет в общий фонд треть добычи. Двое-трое путешествуют на фронт, разживаясь там оружьем, камуфляжем и едой. Чужд вражде и двоедушью мир общины молодой.
Каждый здесь в огне пожарищ многократно выживал потому лишь, что товарищ его спину прикрывал. В темноте и слепоте мы будем долго прозябать... Есть у нас, однако, темы, что неловко развивать.
Мы ушли от киноряда - что ж, тут будет череда экспозиций то ли ада, то ли страшного суда. В ракурсе, однако, странном пусть их ловит объектив, параллельно за экраном легкий пусть звучит мотив.
Как вода течет по тверди, так и жизнь течет по смерти, и поток, не видный глазу, восстанавливает мир. Пусть непрочны стены храма, тут идет другая драма, то, что Гамлет видит сразу, ищет сослепу Шекспир.
Вечер.
Звезды.
Синий полог.
Пусть не Кубрик и не Поллак, а отечественный мастер снимет синий небосклон, чтоб дышал озоном он. Чтоб душа рвалась на части от беспочвенного счастья, чтоб кололи звезды глаз.
Наш герой не в первый раз в тень древесную отходит, там стоит и смотрит вдаль. Ностальгия, грусть, печаль - или что-то в том же роде.
Он стоит и смотрит. Боль отступает понемногу. Память больше не свербит. Оператор внемлет Богу. Ангел по небу летит. Смотрим - то ль на небо, то ль на кремнистую дорогу.
Тут подходит атаман, сто рублей ему в карман.
3.
- Табачку?
- Курить я бросил.
- Что так?
- Смысла в этом нет.
- Ну смотри. Наступит осень, наведет тут марафет. И одно у нас спасенье...
- Непрерывное куренье?
- Ты, я вижу, нигилист. А представь - стоишь в дозоре. Вой пурги и ветра свист. Вахта до зари, а зори тут, как звезды, далеки. Коченеют две руки, две ноги, лицо, два уха... Словом, можешь сосчитать. И становится так глухо на душе, твою, блин, мать! Тут, хоть пальцы плохо гнутся, хоть морзянкой зубы бьются, достаешь из закутка...
- Понимаю.
- Нет. Пока не попробуешь, не сможешь ты понять. Я испытал под огнем тебя. Ну что же, смелость - тоже капитал. Но не смелостью единой жив пожизненный солдат. Похлебай болотной тины, остуди на льдине зад. Простатиты, геморрои не выводят нас из строя. Нам и глист почти что брат.
- А в итоге?
- Что в итоге? Час пробьет - протянешь ноги. А какой еще итог? Как сказал однажды Блок, вечный бой. Покой нам только... да не снится он давно. Балерине снится полька, а сантехнику - говно. Если обратишь вниманье, то один, блин, то другой затрясет сквозь сон ногой, и сплошное бормотанье, то рычанье, то рыданье. Вот он, братец, вечный бой.
- Страшно.
- Страшно? Бог с тобой. Среди пламени и праха я искал в душе своей теплую крупицу страха, как письмо из-за морей. Означал бы миг испуга, что жива еще стезя...
- Дай мне закурить. Мне...
- Туго? То-то, друг. В бою без друга ну, практически, нельзя. Завтра сходим к федералам, а в четверг - к боевикам. В среду выходной. Авралы надоели старикам. Всех патронов не награбишь...
- И в себя не заберешь.
- Ловко шутишь ты, товарищ, тем, наверно, и хорош. Славно мы поговорили, а теперь пора поспать. Я пошел, а ты?
- В могиле буду вволю отдыхать.
- Снова шутишь?
- Нет, пожалуй.
- Если нет, тогда не балуй и об этом помолчи. Тут повалишься со стула - там получишь три отгула, а потом небесный чин даст тебе посмертный номер, так что жив ты или помер...
- И не выйдет соскочить?
- Там не выйдет, тут - попробуй. В добрый час. Но не особо полагайся на пейзаж. При дворе и на заставе - то оставят, то подставят; тут продашь - и там продашь.
- Я-то не продам.
- Я знаю. Нет таланта к торговству. Погляди, луна какая! видно камни и траву. Той тропинкой близко очень до Кривого арыка. В добрый час.
- Спокойной ночи. Может, встретимся.
- Пока.
4.
Ночи и дни коротки - как же возможно такое? Там, над шуршащей рекою, тают во мгле огоньки. Доски парома скрипят, слышится тихая ругань, звезды по Млечному кругу в медленном небе летят. Шлепает где-то весло, пахнет тревогой и тиной, мне уже надо идти, но, кажется, слишком светло.
Контуром черным камыш тщательно слишком очерчен, черным холстом небосвод сдвинут умеренно вдаль, жаворонок в трех шагах как-то нелепо доверчив, в теплой и мягкой воде вдруг отражается сталь.
Я отступаю на шаг в тень обессиленной ивы, только в глубокой тени мне удается дышать. Я укрываюсь в стволе, чтоб ни за что не смогли вы тело мое опознать, душу мою удержать.
Ибо становится мне тесной небес полусфера, звуки шагов Агасфера слышу в любой стороне. Время горит, как смола, и опадают свободно многия наши заботы, многия ваши дела.
Так повзрослевший отец в доме отца молодого видит бутылочек ряд, видит пеленок стопу. Жив еще каждый из нас. В звуках рождается слово. Что ж ты уходишь во мглу, прядь разминая на лбу?
В лифте, в стоячем гробу, пробуя опыт паденья, ты в зеркалах без зеркал равен себе на мгновенье. Но открывается дверь и загорается день, и растворяешься ты в спинах идущих людей...
5.
Он приедет туда, где прохладные улицы, где костел не сутулится, где в чешуйках вода. Где струится фонтан, опадая овалами, тает вспышками алыми против солнца каштан.
Здесь в небрежных кафе гонят кофе по-черному, здесь Сезанн и Моне дышат в каждом мазке, здесь излом кирпича веет зеленью сорною, крыши, шляпы, зонты отступают к реке.
Разгорается день. Запускается двигатель, и автобус цветной, необъятный, как мир, ловит солнце в стекло, держит фары навыкате, исчезая в пейзаже, в какой-то из дыр.
И не надо твердить, что сбежать невозможно от себя, ибо нету другого пути, как вводить и вводить - внутривенно, подкожно этот птичий базар, этот рай травести.
Так давай, уступи мне за детскую цену этот чудный станок для утюжки шнурков, этот миксер, ничто превращающий в пену, этот таймер с заводом на пару веков.
Отвлеки только взгляд от невнятной полоски между небом и гаснущим краем реки. Серпантин, а не серп, и не звезды, а блёстки пусть нащупает взгляд. Ты его отвлеки -
отвлеки, потому что татары и Рюрик, Киреевский, Фонвизин, Сперанский, стрельцы, ядовитые охра и кадмий и сурик, блядовитые дети и те же отцы, Аввакум с распальцовкой и Никон с братвою, царь с кошачьей башкой, граф с точеной косой, три разбитых бутылки с водою живою, тупорылый медведь с хитрожопой лисой, Дима Быков, Тимур - а иначе не выйдет, потому что, браток, по-другому нельзя, селезенка не знает, а печень не видит, потому что генсеки, татары, князья, пусть я так не хочу, а иначе не слышно.
Пусть иначе не слышно - я так не хочу. Что с того, что хомут упирается в дышло? Я не дышлом дышу. Я ученых учу.
Потому что закат и Георгий Иванов. И осталось одно - плюнуть в Сену с моста. Ты плыви, мой плевок, мимо башенных кранов, в океанские воды, в иные места...
|
|
