БУЛЫЖНИК
В траве у ручья лежал булыжник. Не очень большой, но и не маленький: величиной примерно с две картофелины. Он лежал здесь много лет, может быть, даже сто – он не помнил. А сегодня вдруг сказал:
- Надоело всё!
- Что, что надоело? – спросил Ручеёк и побежал дальше.
- Да жизнь такая надоела!
- Это какая ТАКАЯ? Какая ТАКАЯ? – застрекотала Сорока. Вот ведь птица! Уже тут как тут! Как же: вдруг без неё что-нибудь интересное произойдёт. Везде свой клюв сунуть надо. - Какая ТАКАЯ жизнь?
- А - НИКАКАЯ! Пользы от меня НИКАКОЙ! Вред один.
- Ну ты, Камень, даёшь! – это сказал вылезший из-под земли Дождевой Червь. – Какой от тебя вред, ты ж червяков не клюёшь!
При этих словах Сорока угрожающе глянула на него, и Червь поспешно залез назад в землю.
А Булыжник продолжал печалиться;
- Вон подо мной даже цветы не растут…
- Да ничего, - смущённо закачали головками Колокольчики, - нам и так места хватает.
- Вот если б меня взял с собой какой-нибудь писатель…
- Нужен ты ему! – опять высунулся Дождевой Червь.
- …писатель, продолжал Булыжник, не обращая внимания на червяка, потому, что тот снова спрятался, - он бы писал и прижимал мною рукописи, чтобы они не разлетались на ветру.
- Ты, Камень, - серый! – голос червяка прозвучал откуда-то из-под булыжника.
- Ну – серый. Я же не изумруд, чтобы зеленым быть.
- Серый – потому что дремучий! Писатели сейчас на компьютерах свои тексты набирают. Там ничего не разлетится.
- Цыц! – потеряла терпение Сорока и червяк исчез.
- Ленивый ты! Под леж-ж-жачий камень вода не течёт, – это прожужжала Пчёлка. Прожужжала и полетела дальше. Ей было некогда болтать - она собирала нектар.
А Булыжник остался на месте, думать, как жить дальше.
- «Под лежачий камень, под лежачий камень»! – завозмущалась Сорока. – Хорошо – мы умеем летать. А вот он – нет. НЕ ДАНО ему!
- Я придумал!!! Я стану лежать в ручейке. Все, кто не сможет перепрыгнуть его сразу, сначала будут становиться на меня, а потом на другую сторону ручья, - обрадовано сообщил Булыжник.
- Если под лежачий камень вода не течет, я буду обтекать тебя с боков. Здорово! – как всегда на ходу прокричал Ручеек.
- А ты щекотки не боишься? - Сорока была тут как тут.
- Хватит стрекотать! Позови лучше Василия, он поможет мне перемеситься.
- Кто?! Васька-то?!! Да этот кот воды ещё больше чем огня боится! Близко не подойдет.
За нектаром вновь прилетела Пчёлка и деловито предложила:
- Пож-ж-жалуй Дж-ж-жека позовите. Он – ньюфаундленд. Эту породу собак ещё водолазами называют. Он воду любит. Он сильный. Он - не то, что Булыжник, наверное, дом с места сдвинуть может! Смотрите, он сам сюда идёт.
Большой пёс Джек шёл к ручью. Он хотел пить и купаться. Сам даже не знал, чего ему больше хочется – купаться или пить.
- Джек! Джек! – Сорока выскочила прямо перед его носом. – Перетащи камушек в ручеёчек.
- Пож-ж-жалуйста! – добавила Пчёлка.
- Запросто! – Джек одним сильным движением толкнул булыжник на середину ручья и, виляя хвостом, радостно захлопал лапами по воде. Он вообще был очень доброжелательный пёс. Такой доброжелательный, что сначала обрадовался, а потом спросил:
- А зачем?
- А затем, - послышался распевный голос кота, - что я теперь могу прыгать туда-сюда, и лапы будут сухи- и-е! Вот так: Р-раз! – Васька прыгнул сначала на камень, а потом на траву. – И ещё: р-раз! – он повторил то же самое, только в обратном направлении.
Булыжник был счастлив. Сегодня он пригодился коту, завтра другим, кто боится намочить ноги и простудиться в студеной воде. А потом… потом кто-нибудь принесёт дощечку, получится мостик, а он –Булыжник, станет главным держателем этой дощечки… Он мечтал, а Сорока в это время разносила по всей округе: он не ЛЕЖАЧИЙ камень, он НАСТУПАЧИЙ камень! И не ленивый вовсе – он ДУМАЕТ!
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
