Московское бюро экскурсий облетела весть. Об этом шушукались на каждом углу. В основном женская часть бюро, а если этой вестью они шёпотом делились с мужчинами, те от них отмахивались, как от надоедливых мух.
Всё это происходило в период застоя и стабильности. Московское бюро, практически являлось монопольным держателем экскурсионной инфраструктуры в Москве и в окрестностях. Поэтому экскурсоводам жилось не плохо. Жизнь била ключём, как в большом лесном муравейнике. Здесь нетолько работали, но и влюблялись, женились, разводились, ссорились мирились.
Один только Семён Индик успел дважды жениться. Сначала на Соньке Злотник, алкоголичке, но вскоре развёлся и женился на молодой пышнотелой полтавчанке Олесе Писаренко, которая родила ему девочку.
Уж что говорить о Мишке Мелехове, в народе прозванным Мелехманом. Так этот самый Мелехман, только в бюро женился пять раз. У него в Малаховке собственный, дом аж в три этажа. Но все его браки были быстротечны. Женщины почему-то бежали из его дома и возвращаться не хотели.
Но что за известие облетело бюро? Женщины под строгим секретом, сообщали о том, что Володька Мелентьев "тайно посещает синагогу".
Об этом поведала Настя Седых:
- Однажды,- рассказывает она, я вела экскурсию:"Москва-религиозный центр."
В маршрут входило посещение синагоги на Архипова. Подвожу группу, и вижу у входа стоит, кто бы вы думали? Володька Мелентьев.
- Ну и что?- спросили её.
- А то, что у него на голове была кипа или ермолка, ну эта еврейская шапочка, без которой входить в синагогу нельзя.
- Ну и дела!- заметили женщины. Получается Володька еврей. Ладно Семён Индик, он хоть и партийный, но всё же еврей. А вот Володька!?
- Что Володька? Его сестра замужем за Лёнькой Гореликом.
В конце концов разговоры дошли и до Володьки. После вечернего распития пива в Центральных банях, где напиток был доступен и по цене и по обслуживанию, и где почти интеллигентный местный банщик, за скромный навар, ставил ящик жигулёвского. Уже в повторной заход распития, экскурсовод Костя Чернов из"военной" спросил:
-Володя ты еврей?
Костя вообще был прямолинейным и прямодушным. Однажды он вёл тему :"Бородинское сражение." От Москвы,далеко. Время зимнее и заблудились. Водитель не свернул, где нужно. Что делать? Кругом поля заснеженые. Редутов не видно. Водила подказывает: Скажи, все редуты на реставрации. Костик и ляпнул. Народ удивлён, как на реставрации? Редуты? Еле выкрутился. Так его долго в насмешку звали:" Редут на реставрации."
Володька от услышанного вопроса поперхнулся и молча уставил свои славянские бездонные глаза на Костика. Взгляд был тяжёлый, и не обещал ни чего хорошего. Компания притихла.
- С чего ты взял?
- Ну это, Вов, тебя видели у синагоги, которую ты, как говорят, тайно посещаешь.
- Да? И что?
- Ну вроде ничего. Ты перед посещением надеваешь еврейскую шапочку, ермолку. Настя Седых тебя видела, она группу вела.
- Ну сука Семён! Он меня попросил зайти в синагогу, мацу пасхальную купить для его бабушки. Ну и пришлось надеть ермолку, без неё в божий храм не пускают. Он то небось Настю заметил паразит, а я не видел. Снег шёл, было холодно. Мы после с Семёном эту синагогу осмотрели. Там к нему подошёл местный служка что-то ему объяснял. Я Семёна спрашиваю:"Что он тебе объяснял?" Да,- ответил Семён,он предлагал тебе сделать обрезание. Ты не против?
Мы посмеялись и поехали в бюро. А ермолку пришлось вернуть.
Альберт Фролов, любитель тишины.
Мать штемпелем стучала по конвертам
на почте. Что касается отца,
он пал за независимость чухны,
успев продлить фамилию Альбертом,
но не видав Альбертова лица.
Сын гений свой воспитывал в тиши.
Я помню эту шишку на макушке:
он сполз на зоологии под стол,
не выяснив отсутствия души
в совместно распатроненной лягушке.
Что позже обеспечило простор
полету его мыслей, каковым
он предавался вплоть до института,
где он вступил с архангелом в борьбу.
И вот, как согрешивший херувим,
он пал на землю с облака. И тут-то
он обнаружил под рукой трубу.
Звук – форма продолженья тишины,
подобье развивающейся ленты.
Солируя, он скашивал зрачки
на раструб, где мерцали, зажжены
софитами, – пока аплодисменты
их там не задували – светлячки.
Но то бывало вечером, а днем -
днем звезд не видно. Даже из колодца.
Жена ушла, не выстирав носки.
Старуха-мать заботилась о нем.
Он начал пить, впоследствии – колоться
черт знает чем. Наверное, с тоски,
с отчаянья – но дьявол разберет.
Я в этом, к сожалению, не сведущ.
Есть и другая, кажется, шкала:
когда играешь, видишь наперед
на восемь тактов – ампулы ж, как светочь
шестнадцать озаряли... Зеркала
дворцов культуры, где его состав
играл, вбирали хмуро и учтиво
черты, экземой траченые. Но
потом, перевоспитывать устав
его за разложенье колектива,
уволили. И, выдавив: «говно!»
он, словно затухающее «ля»,
не сделав из дальнейшего маршрута
досужих достояния очес,
как строчка, что влезает на поля,
вернее – доводя до абсолюта
идею увольнения, исчез.
___
Второго января, в глухую ночь,
мой теплоход отшвартовался в Сочи.
Хотелось пить. Я двинул наугад
по переулкам, уходившим прочь
от порта к центру, и в разгаре ночи
набрел на ресторацию «Каскад».
Шел Новый Год. Поддельная хвоя
свисала с пальм. Вдоль столиков кружился
грузинский сброд, поющий «Тбилисо».
Везде есть жизнь, и тут была своя.
Услышав соло, я насторожился
и поднял над бутылками лицо.
«Каскад» был полон. Чудом отыскав
проход к эстраде, в хаосе из лязга
и запахов я сгорбленной спине
сказал: «Альберт» и тронул за рукав;
и страшная, чудовищная маска
оборотилась медленно ко мне.
Сплошные струпья. Высохшие и
набрякшие. Лишь слипшиеся пряди,
нетронутые струпьями, и взгляд
принадлежали школьнику, в мои,
как я в его, косившему тетради
уже двенадцать лет тому назад.
«Как ты здесь оказался в несезон?»
Сухая кожа, сморщенная в виде
коры. Зрачки – как белки из дупла.
«А сам ты как?» "Я, видишь ли, Язон.
Язон, застярвший на зиму в Колхиде.
Моя экзема требует тепла..."
Потом мы вышли. Редкие огни,
небес предотвращавшие с бульваром
слияние. Квартальный – осетин.
И даже здесь держащийся в тени
мой провожатый, человек с футляром.
«Ты здесь один?» «Да, думаю, один».
Язон? Навряд ли. Иов, небеса
ни в чем не упрекающий, а просто
сливающийся с ночью на живот
и смерть... Береговая полоса,
и острый запах водорослей с Оста,
незримой пальмы шорохи – и вот
все вдруг качнулось. И тогда во тьме
на миг блеснуло что-то на причале.
И звук поплыл, вплетаясь в тишину,
вдогонку удалявшейся корме.
И я услышал, полную печали,
«Высокую-высокую луну».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
